Хозяин Севера

Это я думала, что у меня есть подруга, а я для неё была просто приманкой, которую и не жалко пустить в расход.

Глава 11

Глава 11

За окном идёт мелкий снег, а кажется, что дождь... северный, злой дождь, который смывает со всего вокруг меня волшебную краску, обнажая страшный, дикий мир.

Я теперь не люблю север.

Мне кажется, что весенний поздний снег, раскинувшийся внизу, вокруг дома, и покрывающий собой все, кроме серых брусчатых дорожек — этот страшный грязный снег на самом деле мой саван, которым меня сковали по рукам и ногам, прежде чем запустить холод в мою душу.

Вечный злой холод.

Я слышу, как в замке поворачивается ключ — и я нехотя поворачиваюсь на звук, прекрасно зная и без этого движения, кого я сейчас там увижу.

Германа.

Он стоит в дверях, одетый только в джинсы и серую футболку. Герман не признает ни курток, ни даже рубашек с длинным рукавом и продолжает всюду ходить без обуви — он ведёт себя так, будто обувка ему вообще не нужна.

Сейчас, появившись в дверном проёме, Герман не открываясь впивается в меня взглядом — и какой-то странной силой заставляет меня смотреть на него в ответ — так, что ни отвернуться, ни опустить глаза у меня не получается.

Лишь когда он сам изволит немного расслабиться, расслабляюсь и я, моментально замечая, что Герман появился в комнате с подносом, на котором находится несколько глубоких тарелок с дымящейся едой.

— Ты ничего не поела во время завтрака, — недовольно произносит мужчина, поставив поднос на прикроватный столик. — Наташ, надо есть.

Я молча смотрю на него, ничего не произнося в ответ.

— Надо. — С нажимом повторяет Герман.

И остается в опасной близости от меня.

В течение ещё несколько мучительно долгих минут, во время которых он наклоняется ко мне все ближе и ближе — мне все-таки приходится выдавить из себя пару хриплых звуков.

— Да? — я склоняю голову на бок и делаю вид, что внимательно рассматриваю своего похитителя. Он ведь этого так хочет... На самом деле, мне плевать на него.

Мне плевать, что этот мужчина внешне кажется современным гладиатором с денежными возможностями древних цезарей; плевать, что каждый, кого мы встречаем на своем пути, приветствуют его низким поклоном, и со слезами на глазах; плевать, что он ходит босиком по промерзлой земле, по снегу — и как-то не заболевает... скорее всего, гены монстра-оборотня дают о себе знать.

А мне плевать на всё это.

Плевать... плевать... плевать...

— Наташа, — тяжело вздыхает Герман. И снова повторяет свою короткую фразу. — Надо поесть.

Он говорит это с таким обеспокоенным тоном, что мне хочется смеяться. Тяжело ему — ага. Так тяжело... это ведь его притащили в чужой дом, закрыли в одной из комнат — и объявили своей собственностью.

Это ведь ему не оставили шансов на то, чтобы вернуться назад — в свою прошлую жизнь.

Хотя... именно Герман как раз в свою прошлую жизнь и вернулся.

Это мне не повезло.

Я зажмуриваюсь, стараясь забыть всё это.

Нашу дурацкую прогулку с Марианной в лесу. Чудовище. Снег. Боль.

Затерянный домик в заповеднике.

И тот разговор, который открыл мне всю правду на то, что на самом деле происходило вокруг меня всё это время.

Господи, какой же дурой я была всё это время! Я ведь на самом деле считала, что нашла близкую подругу... я на самом деле думала, что мы подружились с Марианной.

Переживала за неё, просила Германа добраться до того места в лесу...

Сейчас мне хочется посмеяться над собой — даже нет, мне хочется ржать, как ржут гиены — противным, тонким смехом, потому что только такого смеха и достойна моя провинциальная наивность.

Я доверяла им.

А ещё больше, чем посмеяться надо собственной доверчивостью, мне хочется забыть то унижение, которое ждало меня вчера в лесном домике после длинного разговора с Сергеем Владимировичем и Марианной — когда мы с Германом остались одни.

Я тогда из последних сил пыталась договориться с ним, чтобы он отпустил меня.

Это было стыдно вспоминать.

Нет, сначала я просто начала осторожно объяснять мужчине, что мне хочется домой — мне нужно домой, потому что я уже не выдерживаю здесь.

На самом деле, домик, где я очнулась, был довольно уютным, и если бы я там оказалась при других обстоятельствах, я бы с удовольствием провела в нем несколько дней или даже недель... но после всего, через что мне пришлось пройти, я просто хотела вернуться в город.

Но на все мои объяснения, на все мои просьбы, Герман неизменно отвечал, что нам не стоит торопиться, что в моем состоянии мне лучше оставаться рядом с ним — все от этого только выиграют.

Я не хотела слышать про этих «всех» — я просто хотела уехать из этого домика, из этого леса — уехать незамедлительно!

Помню, как я начала от бессилия плакать, выворачиваясь каждый раз, когда Герман пытался меня обнять... все это закончилось истерикой — и честно говоря, я этому сама нисколько не удивилась.

Удивительно было другое — что я так долго продержалась без слез и истерики.