Хозяин урмана

– Ну, что, друже, взяли злыдня под микитки?.. – И оба с натугой поволокли бездыханного пленника с церковного двора.

*

Колобов с утра пребывал в прекрасном настроении. Плененного накануне беглого скитника запихали в ту же тюремную клеть, где раньше сидел Кёлек, а добро из мешковины пустили на казацкий общак, разделив припасы по справедливости между всеми членами отряда.

Плотно позавтракав поповским окороком и пшенной кашей, Никита прихватил с собой верного Ондрейку и отправился допрашивать пленного. Остяк увязался за ними по собственному почину, но урядник возражать не стал – авось пригодится.

При рассеянном дневном свете, сочившемся через узкое оконце, скитник выглядел более человечно, чем ночью. Обыкновенный мужик, работяга – широкие покатые плечи, длинные узловатые руки с большими кистями, крепкие, чуть коротковатые ноги. Правда, зарос по самые глаза, так ведь не в городе живет.

Пленник в свою очередь разглядывал казаков – внимательно, даже чересчур, будто запоминал в подробностях. Но не было в его взгляде ни страха, ни злобы – одна печаль.

– Ну, здоров будь, дядя, – начал разговор Никита, усаживаясь напротив скитника на прихваченный со двора табурет. Он постарался придать голосу суровость и требовательность. – Рассказывай, как тебя звать-величать да где твои сродственники обретаются? Не то устали ужо мы вас по весям-то разыскивать…

Пленник, однако, отвечать не торопился, переводил пронзительно-синий взгляд с одного на другого, потом упер в остяка, выглядывавшего из-за плеча Головастого.

– Нан руси пила валлан па рапитты ахтыя лыват, айлат? – пробурчал низким, хриплым голосом скитник.

– Па хуты, пираш! Кёлек нётыйлан руси, – с оттенком гордости ответил остяк и ткнул пальцем в Колобова: – Мун катллан вэвтам хантэн!

– Что он говорит? – нахмурился Никита. – По-каковски это?

– Это наречие черных хантов, что на болотах живут, – зачастил Кёлек. – Лесной спросил, служу ли я вам… то есть воеводе острога? А я ответил, что помогаю добровольно, потому что вы, – он кивнул на казаков, – поступаете правильно…

– И в чем же наша правда? – прищурился Колобов.

– Ну… вы же ловите беглых, лихоимцев всяких… – смутился остяк.

– Ага, их самых! – оскалился Ондрейка. – А энтот что ж, разучился по-русски гутарить?

– Не, – вздохнул Никита, – это он нас на слаб/о /проверяет. А зря, дядя! – обратился он снова к пленнику. – Турусы нам с тобой разводить некогда. Не заговоришь, на колбасу собачью пущу! – неожиданно рявкнул урядник так, что вздрогнул даже Головастый.

– Ты глотку-то не дери, служивый, – спокойно произнес пленник, – она тебе, чай, еще сгодится. Имя тебе мое вовсе даже ни к чему, а вот насчет скита в урмане… отчего ж не проводить! – Он вдруг осклабился в почти зверином оскале. – Мы добрым людям завсегда рады.

– А штой-то ты такой любезный вдруг стал? Ежели задумал чего…

– Бог с вами, господин урядник! Ну, кто вам сказал, что я – дремучий колдун или мужик сохатый? – пленный вдруг заговорил совершенно правильным языком. – Я студент Ее Императорского Величества Академии Артемий Сукнов. Правда, бывший…

– О как! – изумился Колобов. – Студент-скитник. Надо же!

– А что в этом странного?

– Так ты, господин студент, еще и лицедей знатный – так отца Елисея провести, это ж суметь надобно!..

– Никто его за нос не водил, – посерьезнел Сукнов. – Я к скитникам прибился с год назад… Ну и решили, что мне сподручней будет в город-то ходить…

– А почему тогда поп тебя Феофаном называл? – встрял Ондрейка. – Я сам слыхал вчерась под окном. И говорил ты как заправский старовер…

– Обычная предосторожность, не более…

– Темнишь, студент! – снова заговорил Никита. – Да и какой ты студент? Тебе ж годов этак под сорок?

– Двадцать восемь, господин урядник. Но сие уже неважно. В общем, отведу вас к скиту, обещаю…

– С чего бы? Или повздорил с кем-то?

– Почти угадали… – Артемий опустил голову. – Девушка там есть одна… Из-за нее и пошел в скитники. Думал, слюбимся. Ан нет… За другого ей назначено выйти!..

– Понятно. – Колобов встал. – Ондрейка, развяжи студента. Но придется тебе, мил человек, пока здесь посидеть.

Головастый с недовольным видом снял сыромятные путы с пленного, тот выпрямился, двигая затекшими плечами. Рубаха на его груди распахнулась, и взорам казаков предстал странный амулет в виде головы какого-то животного, висевший на шее Сукнова на плетеном шнурке вместо ожидаемого крестика. В тот же миг в клети раздался дикий крик ужаса. Казаки обернулись к двери. Там, ухватившись за косяк, стоял остяк с посеревшим лицом и дрожащей рукой указывал на пленника.

– Что случилось, Кёлек?! – удивился Никита.

– Это он!.. – выхрипнул тот и бросился прочь из клети.

*

Лишь к вечеру удалось Колобову отыскать перепуганного проводника. Остяк сидел в портовом кабаке, в самом дальнем и темном углу. Перед ним на замызганном столе стояла плошка с вареной свеклой и несколькими ломтями хлеба. Обеими руками Кёлек держал большую глиняную кружку и прихлебывал из нее мелкими глотками, икая и морщась каждый раз. Тяжелый бражный дух окутывал незадачливого парня, и глаза его уже полны были хмельного тумана.