Хозяин усадьбы Кырбоя. Жизнь и любовь

— Ты — человек богемный?! — удивился хозяин дома. — У тебя есть капитал, ты акционер, и ты — богема?! Ошибаешься, братец! Никакой ты не богемный. Хочешь, я скажу, кто ты есть? Скажу просто по-дружески, так что можешь верить мне. Но сначала выпьем, у меня голова не совсем светлая. Та-ак! А теперь отвечай мне, если ты человек богемы, почему ты так любишь комбинировать? Знаешь, ты такой же богемный, как и я, строящий свинарник, чтобы мне заплатили премию, только твой свинарник — это какой-нибудь роман, который я читать не стану, — какое-нибудь полотно, смотреть которое я не буду, или какая-нибудь скульптура, которая годится лишь как памятник на кладбище. Мы все только комбинируем, а кто комбинирует, тот буржуй, старый обрюзгший буржуа. Богему порождает творчество, а не комбинации. У всех нас есть свои заимодавцы, и все они платят за нас, ибо мы любим больше тратить, чем зарабатывать. Я иной раз думал, чем бы заняться, чтобы обойтись без дотации? Это, конечно, должно быть каким-нибудь щепетильным делом. Основать банк нельзя — его сразу же возьмутся финансово оздоровлять. Строить фабрику нельзя — станут оберегать таможенными пошлинами, открыть большое коммерческое дело нельзя — его освободят от подоходного налога. Коров доить нельзя, свиней откармливать нельзя, разводить яйценосных кур — тоже, ибо за все платят премии. Возделывать землю нельзя — мелиорационный банк выплачивает дотации, выращивать рожь или пшеницу нельзя — на то есть монополия, которая поощряет хозяев. Писать нельзя, заниматься живописью тоже, быть певцом, драматургом, путешественником, бегуном на стадионе нельзя, ибо все это поощряет Культурный капитал. Деньги занимать нельзя, ибо рано или поздно их спишут с тебя, воровать нельзя, так как за приличные манеры и поведение тебя досрочно выпустят из тюрьмы. Любить нельзя, ибо государство воспитывает детей. Голова идет кругом, когда подумаешь, в какой мы беде! Начинай хоть доить кобылиц, высиживать гадюк или выращивать кактусы. И все равно на твою голову вскоре свалится государственный инспектор и тебе выплатят дотацию. Поэтому, господин писатель, не создавайте, а комбинируйте, а дотацию вам все равно дадут.

Хозяин дома, пожалуй, продолжал бы говорить, но вдруг заметил, что писатель заснул, упав грудью на стол. И он умолк: перед самим собой Рудольф не хотел ораторствовать, хотя и любил держать речи. Он обернулся. Живописец сидел перед раскрытым окном, с трубкой в зубах, и рисовал. На заднем плане виднелся в тени деревьев «музей любви».

— Сделайте это в красках и отдайте моей жене, — сказал Рудольф, — ей нравится этот сарай, она увидела там гадюку.

— Гадюка на моей картине не выйдет, — ответил живописец.

— Это и не нужно, гадюка будет за картиной, — объяснил Рудольф.

— И за картиной гадюки не будет, — сказал живописец.

— Ну, тогда в самой картине. Вы же не можете отрицать существование гадюки, которую моя жена видела несколько недель назад, — сказал хозяин дома.

— Я не видел этой гадюки, — возразил живописец, — а я пишу только то, что вижу.

— Пишите спокойно, — сказал Рудольф, — а моя жена увидит в ней то, о чем думает, помнит и что чувствует, так что отдайте картину ей, а мне скажите, сколько я вам должен.

— Договорились.

— Договорились.

XXII

У господина Всетаки после новоселья, когда он много говорил о культуре и капитале, вдруг как бы пропал всякий интерес к культурным начинаниям, которые он осуществил или замышлял осуществить на своем законном хуторе Соонику. Казалось, слова агронома, которые он высказал о возделывании земли и возмещении затрат, лишь теперь, задним числом, запали в душу и голову хозяина, так что над ними следует сперва поразмыслить, прежде чем по-настоящему браться за дело. Ирме вообще казалось, что муж как бы хочет что-то обмозговать, но не находит для этого подобающего места и не пребывает в подобающем настроении. Он часто бывал в городе, хотя собирался, по крайней мере, месяц прожить в деревне, чтобы стряхнуть с себя зимнюю одурь. Чем он занимался в городе, осталось для Ирмы непонятным, но одно было ясно — и городские дела, и обстоятельства не нравились и не благоприятствовали ему: Рудольф возвращался из города таким же беспокойным, как и уезжал туда.