Хозяин усадьбы Кырбоя. Жизнь и любовь

И они поднялись с сена, отряхнулись, надели плащи и хотели уже выйти из сарая. Рудольф прошмыгнул в дверной лаз, под открытым небом вроде стало прохладней. В стороне дома, между кустами, качалась легкая дымка.

— Отнеси меня домой, чтобы я не промочила ноги росой, — попросила Ирма, выкарабкиваясь из сарая на четвереньках.

— Как, на руках или на закорках? — спросил Рудольф.

— Все равно как, — ответила Ирма и прибавила: — Неси, как это делают дикари, которые умыкают для себя женщин.

— Тогда я должен сперва избить тебя до бесчувствия, чтобы тащить на спине, как бревно.

— Хорошо, избей меня до бесчувствия, — согласилась Ирма, — и неси меня на спине в свой вигвам.

— Помнишь, ты сперва сказала: лучше то, чего нет, а не то, что существует. Сделаем так, чтобы было лучше: я не стану избивать тебя до бесчувствия, но ты и так будь бесчувственной, будто я тебя избил. И я понесу тебя такую в свой вигвам, — сказал Рудольф.

— Ладно, я и так буду бесчувственной, тебе не надо бить меня по голове. А дальше что? — спросила Ирма.

— Я сяду на порог сарая, а ты падай без чувств мне на спину, чтобы я смог нести тебя, как бревно, — научил ее Рудольф и, когда Ирма сделала это, продолжал: — А теперь помни, что я избил тебя, что ты без чувств и не ощущаешь боли, и я могу обхватить тебя и держать как хочу.

— Хорошо, хватай, как хочешь, я не почувствую боли, — сказала Ирма.

— Но с обеспамятевшими женщинами не разговаривают, и они молчат, только сопят в две дырочки, — сказал Рудольф.

— Обеспамятевшая женщина нема как рыба, когда мужчина несет ее в свой вигвам, — сказала Ирма.

— Так, теперь я пойду, потому что ты лишилась чувств от побоев.

— Иди, милый, иди, я в самом деле уже почти лишилась чувств, — сказала Ирма.

И мужчина, наклонившись, взвалил жену на плечо, — ноги ее свесились у него со спины, — и двинулся торопливыми короткими шагами к дому; ноша была довольно тяжелая, так что вскоре послышалось сопенье — притом не обеспамятевшей женщины, как должно было быть, а мужчины, который пребывал в полном сознании. А женщина выносила все прекрасно, когда мужчина дергал ее за голову сквозь плащ и время от времени подкидывал, как бревно, а то она соскальзывала у него со спины. Пытаясь избежать этого, Рудольф то и дело вынужден был сгибаться. Рудольф не видел, что перед ним, видел только то, что под ногами. Он споткнулся о какой-то пень или бугор, шагнул уставшей ногой в какой-то ухаб, вовсе не такой уж глубокий, зашатался и в конце концов растянулся вместе со своей ношей — сам упал вперед, а жена — на него; она, правда, рассмеялась, но не очнулась от беспамятства.

— Побудь еще в беспамятстве, — тяжело дыша, сказал мужчина, — я сейчас встану и отнесу тебя домой.

Но когда он стал подниматься на ноги, женщина соскользнула у него со спины и упала на мягкий мох на недавно скошенном лугу.

— Я в беспамятстве и ничего не знаю, — сказала Ирма и осталась лежать, где упала, в тишине летней ночи. Только где-то далеко залаяла собака и раздался густой голос, который как бы искал и окликал кого-то.

— Ты, конечно, в беспамятстве и ничего не знаешь, — сказал Рудольф. — Ты не слышишь и голоса этого мужчины, что ищет женщину, чтобы избить ее до бесчувствия; человек не знает, что какой бы ни была тяжелой женщина, когда она в полном сознании, без чувств она еще тяжелей.

И он снова напал на свою обеспамятевшую жену: сперва зацеловал ее до еще большего беспамятства, а затем взял на руки и донес до самой двери дома; поставил ее, бесчувственную, стоять, оперев о стену, чтобы можно было отыскать ключ в кармане и открыть дверь. Потом поднял жену снова себе на спину, теперь уже так, чтобы держать ее за ноги, а голова и руки свешивались по спине. Поднял и пошел в дом, опустил на кровать. Она все еще не очнулась, и он стал стягивать с нее одежду, пока она не стала голой, как морковка. И он целовал ее, потом облачил в ночную рубашку, положил под одеяло, чтобы было теплее, и поднес ей ко рту шоколадку с ликером. Только тут Ирма пришла в себя и сказала:

— Милый, если бы ты знал, как это хорошо, когда с тобой кто-то так возится — носит тебя, укладывает, девает, что хочет! Если женам дикарей так же хорошо, не удивительно, что они дают избивать себя до потери сознания.

— Как ты думаешь, в вигваме тоже есть кровать с пружинным матрасом и сверху — мягкое шелковое одеяло? — спросил Рудольф.

— Ну и что, если нет, — ответила Ирма, — а если есть любовь?

— Разве ради любви бьют кого-нибудь до потери сознания? — сказал Рудольф. — Из-за любви убирают совсем. А если до потери сознания, то затем, чтобы сделать рабой.

— Ах, вот как ты считаешь, — почти разочарованно произнесла Ирма.

Но когда и он лег в кровать, Ирма забыла свое разочарование и сказала:

— Знаешь, милый, что я хочу, если только ты будешь хороший? Я хочу от тебя ребеночка, очень хочу! Я думаю, Этот ребенок будет таким же хорошим, как и ты, а хороших людей на свете мало.

— Любовь — это не что-то хорошее, любовь — это только любовь, — сказал Рудольф.

— Значит, ты не хороший? — спросила женщина.