– Вот как, дерзкая девчонка? Ну так запомните: с этой минуты у вас больше нет ни бабушки, ни отца, ни брата! Раз уж вы так послушны своему сердцу, пусть оно и ведет вас под руку на венчании, пусть оно нянчит ваших детей, утирает ваши слезы, готовит вам горячее питье, когда вы заболеете, и утешает советом, когда вы попадете в беду. И если люди спросят вас о вашей родне, не смейте упоминать имя Блэквиллов, но кивайте на ваше строптивое сердце!
С этими словами Мамаша Блэквилл развернулась на каблуках – щелк! – словно бравый офицер на параде! – и пошла к выходу; насмерть перепуганная Гертруда поспешила за ней. Ленни Добсон успокаивающе взял руку невесты в свою, но Мэри вырвалась и засеменила в дальний угол залы, откуда затравленным зверьком на нее взирал отец.
– Папа! Папа! – возопила девица, бросаясь на шею дрожащему, потному Эдгару, уже успевшему отдать дань многочисленным джулепам и кобблерам, что так заботливо подносили черные слуги. – Неужели и ты оттолкнешь свою несчастную дочь! О! Скажи, что любишь меня, скажи, что не бросишь свою Мэри!
– Полно, малышка, полно… – он пятился, пятился назад, пока не уперся спиной в стену. Малышка Мэри весила немало, а Эдгар чувствовал себя усталым, разбитым стариком, едва удерживающимся на ногах.
– О, папа! О! – заливала голубыми от туши слезами его белоснежный воротничок. Мистер Блэквилл растерянно глядел по сторонам, пытаясь найти поддержку, но старуха к тому времени уже удалилась, а Сторнера рядом не было, не было никого, кроме прищурившегося, точно кот на мышку, Добсона.
– Уверен, что это недоразумение, сэр, – положив тяжелую руку на плечо Блэквилла, молвил он. – Когда буря эмоций схлынет, мы с вами сможем поговорить по-простому, как честные люди и джентльмены. Бог свидетель, я нисколько не желал обидеть вашу матушку, сэр, и искренне сожалею обо всем, чему вам пришлось стать свидетелем. Я надеюсь видеть вас своим гостем, почтеннейший мистер Блэквилл, – мы с Мэри проживаем по адресу: улица Лэвен, дом 12. И клянусь: как скоро вы узнаете меня поближе, обретете в моем лице преданного сына. Искренне ваш. И, отрывая увлекшуюся Мэри от отца:
– Пойдем, драгоценная моя. Нам пора.
Несчастный Эдгар Блэквилл! Он не был флагманом в житейском море: знал, как возделывать поле, растить рис и хлопок, неплохо разбирался в лошадях и собаках, был отважен в картах и выпивке, при случае мог и за женщинами приволокнуться; но при всем том характер имел скорее философский, нежели бойцовский. Очаровательная и деятельная жена-француженка так долго воплощала для него все совершенство мира, что с ее смертью он абсолютно потерял нить бытия и опустился в пропасть отчаяния и меланхолии. Сегодня от него требовался решительный поступок: поддержать свою мать или дочь, словом, как-нибудь подтвердить свой статус главы семьи, – но увы, слишком долго он пробыл на четвереньках, ползая в пыли жалости к себе, чтобы вот так вдруг выпрямиться и встать во весь рост; нет, он был слаб.
Все, что он мог выдавить из себя в тот миг:
– Да, доченька, да, конечно… м-м-м… да…
Мэригольд уходила под руку с женихом вполне довольная сегодняшним вечером: отец за нее или, вернее, не против – очко в ее пользу! Ленни же втихомолку посмеивался над людской слабостью: раскусить Блэквиллов для него не составляло никакого труда, он все предвидел заранее: отец – тряпка, бабушка – кипящий чайник, да ну! – к чертям, подобреет, едва пойдут внуки. Ленни не испытывал ни малейшей жалости к слабакам и сам слабаком не был; он по праву считал себя ловким парнем: сын сапожника, затем – помощник мелкого стряпчего в мелкой конторе, воровал, бежал, чтобы не попасться, в другом городе устроился при сиротском приюте, снова воровал и бежал опять; и вот – Луизиана, сонный городишко, где жители, ленивые, как мухи, газета, наивная девица с бреднями в голове, а вдалеке ясным маяком светит неплохое состояние. Старуха не вечна, ну, а Блэквилл скоро сопьется, труха – только ткни, так и рассыплется в прах! Что до Блэквилла-младшего, чего проще! – дети часто болеют, они слишком хрупкие и доверчивые существа. Добсон почти видел себя на вершине богатства.