Хранитель детских и собачьих душ

Тимофеев с удивлением отметил, что думает о себе, как о постороннем человеке, отвлеченно. Казалось бы, не время философствовать, надо делать ноги! Его взгляд остановился на ладонях. Оказывается, все это время он стоял, крепко вцепившись в церковную решетку обеими руками. С трудом заставив себя разжать пальцы, он побрел прочь, уныло опустив голову.

«Эй, парниша!» – чьи-то цепкие пальцы ухватили его за локоть. С остановившимся сердцем Тимофеев оглянулся. Маленькая старушонка, росточком чуть выше метра, стояла рядом, широко улыбаясь.

– Вам чего, бабушка?

– А мне-то ничего, милок. Тебе чего, – смешно залопотала бабуля.

При этом она переминалась с ноги на ногу и непрерывно перебирала пальцами свободной руки, словно лепила из воздуха фигуры. Второй рукой она продолжала держать его за локоть.

«Маленькая, а хватка какая!» – подумал Тимофеев. И внезапно догадался: юродивая. Мало ли их вокруг церквей ошивается!

– Ты туда не ходи, – лопотала старушка, – ты там ничего не найдешь. Ты иди назад, закол ищи.

– Какой еще закол?

– Закол-засов, от нечистой затвор. Ночная птица порог стережет, тропу охраняет. Окрест трех дорог сидит, беду прочь гонит. Сыщи ту птицу, заколи сердце, вот тебе и облегчение выйдет.

– Что-то я не пойму, бабка, – рассердился Тимофеев. – Какой засов? Какая птица! Ты лучше скажи, как от ведьмы уйти!

Старушка всплеснула пухлыми ладошками и звонко расхохоталась. Давясь от безудержного смеха, пуская пузыри беззубым ртом, она проговорила:

– Уйти – не уйти! Не будет тебе пути! Птицу ищи! Ведьмин отворот!

Покрутив пальцем у виска, Тимофеев вырвался и поспешил прочь от полоумной старухи. А та, сухонькая, сморщенная бестия, долго еще хохотала вслед. И закричала:

– Беги! Беги! Ведьмин гон!

Тимофеев прошел по запыленной тесной улочке, внутренне поеживаясь от обилия освещенных окон, за которыми шла своя жизнь, где знать не знали о его существовании и не думали ни о каких ужасах, ни о каких ведьмах, разрывающих людей на куски. Никто не выглядывал на улицу, никто не прижимался к стеклу окровавленными губами.

– Листья засохнут и в топках сгорают, – сказал сам себе Тимофеев. – А я умру, и никто не узнает.

За этой улочкой была другая, такая же пыльная и чужая. Потом он вышел на проспект, слепящий мириадами огней витрин и проносящихся мимо машин. Витрины зазывали покупателей громкими названиями иностранных фирм, предлагая все мыслимые наслаждения. Дверь ближайшего магазина отворилась, окунув его в запах кондитерской, щекочущий ноздри, сладкий запах конфет. Жадно, по-детски вдохнув воздух, наполненный карамельками, Тимофеев прошел мимо.

«Электротовары». «Ювелирный магазин». «Одежда, обувь, меха». За прозрачным стеклом печально поводили усами морские жители – рыбная лавка.

«Инопланетяне, как и я», – подумал Тимофеев. Такие же испуганные и бездомные, в ожидании, пока их съедят. Он ускорил шаг. «Универмаг». «Спорттовары». Безразличные манекены провожали его гипсовыми взглядами. Едва не наткнувшись на невесть откуда взявшийся газетный киоск, он остановился, разглядывая яркие обложки журналов и крикливые заголовки газет. Глаза бесцельно скользили по строчкам, нимало не заботясь о смысле прочитанного. В одном из журналов, кажется, это был Harpers Bazaar, он увидел женское лицо потрясающей красоты. Изысканная блондинка в серебристой лисьей шубе сверкала глазами-изумрудами, лукаво улыбаясь. Эта улыбка ему не понравилась. Где-то он уже видел такую улыбку. Улыбку окровавленных губ за стеклом. Надпись под фотографией гласила: «Тебе не уйти, милый!»

«Это мы посмотрим», – сказал себе Тимофеев и двинулся дальше.

Следующий магазин, а точнее магазинчик, был таким маленьким и неприметным, что он сначала прошел мимо. Но вернулся. «Филателия». От этого названия повеяло чем-то детским, сокровенным, давно забытым. Он вспомнил, как тысячу лет назад уже стоял, склонившись над застекленным прилавком, и с восторгом рассматривал разноцветные прямоугольники сквозь толстую лупу, завидуя кудеснику-продавцу, обладателю несметных сокровищ. Маленькие кусочки бумаги имели таинственную власть над пространством и временем. Они преодолевали сотни и тысячи километров, наклеенные на конверты, и все дороги мира были им нипочем. В детстве у него было три альбома с марками, которые потом куда-то делись. Толстые картонные страницы заполняли космонавты и пираты, танки и корабли, и много, много людей, занятых своими делами, независимо от того, были ли они в напудренных париках или же в рабочих робах. Сглотнув ком в горле, Тимофеев толкнул дверь и вошел внутрь. Пожилой продавец с неприязнью взглянул на позднего посетителя и буркнул: «Через десять минут магазин закрывается».

– Я ненадолго, – сказал Тимофеев, подходя к прилавку.