Хранитель древностей

Он взглянул на меня, безнадежно покачал головой и вздохнул. Опять мы шли по улице, залитой луной, мимо тополей, голубых и серых от лунного света. Кое-где в них горело еще одно красное или зеленое окно, - мимо заборов и будок, садов и площадей, мимо всего уснувшего города.

- И парня, конечно, жалко, - сказал редактор. - Это так! Он бегал, старался, хотел оказать нам услугу - и вот, пожалуйста, получил. Вы что ж думаете, я не понимаю этого?

Я молчал.

Он искоса посмотрел на меня, потом быстро наклонился, поднял с дороги какой-то камешек и, коротко размахнувшись, бросил его в темноту.

- И главное ведь, - заговорил он, помолчав, - из самых низких шкурных чувств поднят весь этот хай, чтоб никто и думать не смел тронуть Аюпову! Она чтоб всех, а ее - ни-ни-ни! Что мое - то свято. Не суйся, а то голову отшибу, вот как Корнилову. До сих пор без работы шляется, нигде не принимают! Вот ведь что она хочет. А ведь тоже говорит:

"Я люблю самокритику".

Я засмеялся.

- Это она вам так сказала? Он тоже засмеялся.

- Она. С этого и начался разговор. "Я люблю самокритику, я сама критикую других и прошу, чтобы меня тоже критиковали самым беспощадным образом. Без критики, я считаю, нет движения вперед". Это она считает! Ну, а потом: зачем мы поместили эту статью? Зачем упрекаем в том-то, том-то, зачем с ней не согласовали, зачем разрешили клеймить?

Мы прошли еще до конца аллеи, и тут редактор вдруг взял меня за локоть и повернул тихонько назад.

- Пойдем! Пора! Жена теперь уже все телефоны оборвала. Понять не может, куда я делся. Ведь я со службы всегда сразу домой. - Он помолчал, подумал. Аюпова мне сказала, что Корнилов хочет поступить к вам в музей - это правда?

Я пожал плечами.

- Теперь его не возьмут. Ведь она всюду бегает и жалуется.

- А директор трус? - спросил редактор, что-то обдумывая.

- Нет, директор как раз храбрый человек, но...

- Так я завтра позвоню ему, - решил редактор. - Пусть берет, не боится. Я поговорю где нужно, объясню все. Самое-то главное: статья правильная! Молодец Корнилов, интересный материал дал, стоящий. Это нужно учесть. И мне уже звонили из ЦК, говорили: побольше бы таких статей.

- Сделанных вражескими руками? - спросил я. Он засмеялся и махнул рукой.

- Ладно! До свидания. Вот наконец я и дошел. Четыре раза прохожу я сегодня мимо. Никогда у меня еще этого не было.

Он пошел и вдруг остановился.

- Слушай, - сказал он серьезно, - ты на Аюпову тоже очень не обижайся. У нее неделю тому назад забрали мужа.

Меня разбудил дед-столяр. Он стоял надо мной и кашлял. Я поднял голову.

- Все спишь, - просипел дед, в груди у него сразу запели две дудки. Вот задышка замучила, и махорку теперь не курю, а все давит. А ну, вставай, говорю. Там у тебя массовичка всю твою империю разгромила, все твои образы на полу.

- Какие образы? - спросил я, еще не совсем проснувшись.

- Пойди - увидишь. - И он сердито положил на край кровати фотографию Кастанье - уникальный экземпляр, отысканный мной в старых архивных папках музея.

- Где ты это взял? - спросил я, и сон с меня как рукой сняло.

- Да говорю: иди, они все там валяются. Я вскочил и стал одеваться. Дед стоял надо мной, кашлял и рассказывал:

- Позвала меня и говорит: "Принесите лестницу, будем снимать фотографии". Ну, я, конечно, принес, а она привела меня к твоим щитам и приказывает:

"Вот я буду показывать, а вы снимайте". Когда дошло вот до этого твоего, я ее спрашиваю: "А хранитель, говорю, знает?" А она: "Не знает - так узнает. Это приказ свыше, снимайте, не бойтесь". Ну, раз не бойтесь, то я и ободрал у тебя все начисто.

С портретом Кастанье в руке я влетел в музей и увидел: массовичка уже покончила с "Дружбой народов" и, подбоченившись, командовала разрушением "Культуры и искусства Казахстана". Около нее на полу лежала целая груда рам и плакатов. К ободранной стене была прислонена трясучая, заляпанная цементом лестница, и на верхней перекладине ее плясал наш электрик Петька - горластый парень лет двадцати. Приподнявшись на цыпочки, он тянулся к огромной фотографии: "Чапаев со своим штабом". Две женщины - фотограф и заведующая отделом хранения Клара - поддерживали эту лестницу с обеих сторон и боязливо глядели на Петьку.

- Зоя Михайловна, что ж вы делаете! - крикнул я.

Массовичка посмотрела на меня и улыбнулась. Была она толстая, с одутловатым лицом, вытянутым настолько, что мне все время хотелось зажать его в ладонь, как клизму, да и подавить. Глаза у массовички были узенькие, свинушьи, с желтыми прожилками.

- Здравствуйте, - сказала она мне строго. - А мы вас уже искали! Вот, она кивнула на стены, - чистим экспозицию, директор приказал заменить устаревшие экспонаты. У вас мы уже все закончили.

- Так что ж, это вы по приказу директора сняли - Кастанье? - спросил я.

- Разумеется! - воскликнула массовичка. - Да вы же и сами понимаете, конечно, что этому экспонату не место в музее.

- Это почему же "конечно"? - спросил я свирепо. Она хитро и мудро прищурилась. Она политически прищурилась, так сказать.

- А вы посмотрите на него получше, - сказала она.