Хранитель древностей

"Соловей, соловей-пташечка", - запел он вдруг и рассмеялся. - Да и как было не пойти? Впереди пулемет и сзади пулемет. Не пойдет? Нет, как еще пойдут-то.

- Вы историк? - спросил меня мой новый знакомый.

Я кивнул головой.

- Я вот почему спрашиваю: этот пулемет в лоб, про который он сказал, ну что ж говорить, средство действительно очень сильное. Но скажите, могут войска под этими пулеметами выиграть войну? Ну, не только пулемет, конечно, а вообще одна жестокость сама по себе. Деревни жечь, дезертиров вешать, солдат пулеметами гнать. Вот это может выиграть войну?

- Ну, это смотря кто с кем воюет, - сказал я. - Но одно только можно сказать суверенностью: армия свободных всегда побьет армию рабов. Это еще Эсхил отлично понимал. В "Персах", например, престарелая царица Атосса спрашивает предводителя Хора о греках: "Кто гонит это войско в бой? Кто их царь?" И тот отвечает: "Никто их не гонит, нет у них царя, они свободны!" "Так каковы же они в битве?" - спрашивает царица. "А таковы они в битве, отвечает Хор, - что все войско твоего сына полегло под их мечами". И в заключение, после гибели персидского ополчения. Хор поет: "Персы, не идите против эллинов, сама земля им союзница". Земля - союзница! Подумайте, огромная армия, состоящая из двенадцати пленных народов - тут были и сирийцы, и египтяне, и финикийцы, - была разбита в прах одним свободным народом.

- Вот, отец, - повернулся к бригадиру Михаил Степанович. - Слышишь, что историк сказал, а ты говоришь: зачем история? Чтоб нас, дурней, учить. Из-под палки никто не побеждает. И твои пулеметы сзади - они тоже очень свободно могут лишний раз повернуться да так дать по тем, кто их поставил...

- Это так, конечно, - тускло сказал хозяин, его уже утомил этот разговор. - Но все-таки надо и то сказать...

- Софа! - вдруг крикнул мой новый знакомый. - А я вас ждал-ждал, ведь на целый час запаздываете.

Я оглянулся. К нашему столу шла незнакомая мне женщина.

- Ну, так уж вышло, - сказала она, подходя. - Так уж вышло, Михаил Степанович, никак не могла раньше.

Я поглядел на нее. Волосы у нее были мягкие, золотистые (тогда в моде был пергидроль), а лицо удлиненное, худощавое, с тонкой белой кожей. И так не шел к этому нежному, чистому лицу, к волосам этим высокий, выпуклый, почти мужской лоб. Его даже и прическа не могла скрыть. Поэтому впечатление от нее у меня осталось двойственное и какое-то тревожное. Как будто из-под одного лица - красивого и спокойного - вдруг выглянуло совсем другое пытливое, затаенное. Был на ней английский костюм из светлого коверкота песчаного цвета, очень тонко и четко облегающий фигуру. А через плечо фотоаппарат в кожаном чехле. Она шла к нам, улыбаясь, но глядела только на Михаила Степановича. Он встал, забрал ее пальцы в свои руки и потом, не отпуская их, обернулся ко мне.

- Знакомьтесь, - сказал он, - аспирант института права. Софа Якушева, отбывает у нас практику. - Он взглянул на нее и засмеялся. - С утра до вечера бродит по горам и снимает виды Тянь-Шаня. Раз около нашей школы погранохраны ее задержал патруль, пришлось ездить выручать. Так вот. Софа, это - наш хозяин, - он назвал фамилию бригадира, а это, - он обнял меня за талию, - наш археолог. Тот самый, статью которого в газете вы так хвалили, он назвал и мою фамилию.

- Очень рада познакомиться, - ровным голосом сказала Софа и протянула мне руку. Рука была холодная, как из потока.

- Садитесь, Софа, с нами, - пригласил Михаил Степанович. - Хозяин, а ну-ка еще стопочку. Софа тоже выпьет с холода.

Она кивнула головой и села. Хозяин побежал вниз.

- Вы сегодня никуда уж не торопитесь? - спросил Михаил Степанович бегло, но значительно. Она слегка пожала одним плечом.

- Особенно нет, но к восьми мне надо быть уже в городе, хочу пойти в кино.

- Что-нибудь интересное? - спросил он быстро.

- Да, - отвечала она.

Он поглядел на часы-браслетку.

- Ну, отлично, пойдем вместе. Вот выпьем и пойдем, ладно?

Она кивнула головой.

Это был короткий, быстрый и понятный только для них обоих разговор.

Потом Михаил Степанович снова повернулся ко мне, и лицо его стало по-прежнему ясным, добродушным и ироническим.

- Тут у нас о войне разговор был, - сказал он, глядя на меня, - такого страху нам хозяин нагнал, спасибо вот историк выручил.

- Я страху никакого не нагонял, - хмуро ответил хозяин, появляясь в дверях с тарелкой соленых огурцов. - Я говорил, что знаю. Ну а врать, конечно...

Тут я увидел, что он уже здорово пьян.

- Вот вы говорите, - продолжал он задиристо, - что ничего не будет, а в писании не то ведь сказано. Там сказано: будет последний бой и налетят железные птицы и истребят всех живущих. Так что - это тоже дурачок писал?

Михаил Степанович быстро взглянул на Софу, она сидела молча.

- Ну вот, - сказал он весело. - Мы уже и до писания дошли. Да ты что, сектант, что ли, Иван Семенович?

Тот хмуро покачал головой и аккуратно начал расставлять по столу посуду.

- Тут не в писании совсем дело, - сказал он. - Писание - это только так, к слову пришлось.