Хранитель пчел из Алеппо

Я выключаю телевизор, и комната погружается в тишину. Никого это, похоже, не заботит.

Сажусь за компьютерный стол. Думаю о поле в Алеппо еще до пожара, когда над землей облаками летали пчелы; жужжание превращалось в песню. Вижу, как Мустафа достает соты из ульев, внимательно их осматривает, окунает палец в мед, пробуя на вкус. Наш рай на границе пустыни и города.

Смотрю на свое отражение в темном экране. Думаю, что написать. «Мустафа, похоже, я нездоров. У меня больше нет мечты».

Приходит хозяйка с ярко-желтой щеткой и принимается за уборку. Пытается дотянуться до паутин в углах, поднимаясь на носочки. Я смотрю на эти туфли с платформой и тощие ноги, в итоге встаю и предлагаю помощь. Вторую половину дня я смахиваю пыль со стен, столов, шкафчиков в гостиной и других комнатах наверху, которые остались незапертыми. Я мельком заглядываю в миры других постояльцев. Кто-то застелил постель, кто-то оставил в комнате беспорядок. У некоторых на тумбочках стоят всякие безделушки, драгоценные вещицы из прошлого или фотографии без рамок на комоде. Я ничего не трогаю.

В комнате у марокканца порядок, на комоде стоит пена для бритья, лезвия разложены в ряд. Там же вижу черно-белую фотографию женщины в саду. Снимок потускнел, выцвел по краям. Возле него лежит золотое обручальное колечко. Рядом еще одна фотография той же женщины, только спустя годы. У нее прежняя улыбка и взгляд, она сидит в плетеном кресле с младенцем на руках, рядом – маленький ребенок. Еще одно фото, глянцевое, много лет спустя, изображает семью: на нем мужчина, женщина, двое подростков. И последняя фотография: женщина стоит на берегу спиной к морю. Я переворачиваю снимок и читаю надпись по-арабски: «Папа, это мое любимое место. Я люблю тебя. Целую».

В гостиную спускаюсь с тяжелым сердцем. Решаю сходить на прогулку. Направляюсь к круглосуточному магазинчику; уже на улице слышна арабская музыка. Песня мне незнакома, но мелодия переносит домой; интонации и ритмы, звучание родного языка успокаивают.

– Доброе утро, – по-английски говорит мне мужчина, когда я захожу внутрь.

У него хорошее произношение. Средних лет, гладковыбритый, стоит он так прямо, будто охраняет это место. Мужчина убавляет громкость и следит за мной взглядом, пока я хожу по магазину. Останавливаюсь возле стойки и смотрю на незнакомые мне газеты: «Таймс», «Телеграф», «Гардиан», «Дейли мейл».

– Прекрасный денек, – говорит он.

Собираюсь ответить по-арабски, но не хочу затевать разговора. Не хочу, чтобы меня спрашивали, откуда я и как сюда добрался.

– Да, – отвечаю я.

Продавец улыбается.

За журналами, на последнем ряду полок, замечаю блокнот для заметок и цветные карандаши. Нахожу в кармане мелочь и покупаю их для Афры. Мужчина поглядывает на меня, хочет что-то сказать, но из служебного помещения его зовет женщина. Я ухожу.

Поздно вечером возвращается марокканец. Переступив порог, тут же зовет меня по имени:

– Нури! Мистер Нури Ибрагим! Иди же сюда, у меня есть для тебя подарок!

Я выхожу в коридор. Марокканец стоит там с широченной улыбкой на лице, держа деревянный поднос с пятью растениями.

– Что такое? – спрашиваю я.

– Да так, накопил деньжат и пошел к одному торговцу на улице. Я купил вот это для пчелы!

Вручает мне поднос и подталкивает к стеклянным дверям в гостиной. Марокканец берет в углу двора перевернутый пластиковый стол, смахивает с него грязь и сухие листья.

– Так, ставь сюда!

Некоторое время он просто наслаждается цветами. Я вижу донник, чертополох, нарциссы.

– Торговец подсказал, какие взять цветы, что именно понравится пчеле.

Марокканец идет в кухню и возвращается с кувшином воды. Выставляет в ряд цветочные горшки, чтобы пчела могла перебираться с одного на другой, не перелетая, потом опускает кувшин на поднос.

– Мне кажется, ей захочется пить, – говорит он.

Я не могу пошевелиться. Вижу, как марокканец смотрит на меня, ждет, что я посажу пчелу в ее новый дом. В глазах старика появляется тень разочарования, ведь я совсем не проявляю энтузиазма. Стоя там, под деревом возле цветов, среди лучей яркого солнца, вспоминаю отца. Как он посмотрел на меня, когда услышал, что я не хочу наследовать семейный бизнес, что мне не интересно продавать ткани. Больше всего мне хотелось стать пчеловодом, как Мустафа, работать на свежем воздухе, на лоне природы, ощущать под ногами почву, солнце на лице, слушать песни насекомых.

Я столько лет наблюдал, как усердно отец работает в своем темном магазинчике с ножницами, иголками, сантиметром. Смотрел на опухшие кулаки и все оттенки мира – цвета пустыни, рек, лесов, заключенных в шелка и лен.

– Из этого шелка можно сшить шторы. Разве не напоминает он цвет Хамада на закате?

Вот что отец говорил покупателям, а мне повторял:

– Закрой шторы, Нури! Закрой шторы, чтобы свет не испортил ткань.

Помню, как он смотрел на меня, – я сказал, что не хочу всю оставшуюся жизнь работать в его крошечной темной пещере.

– Тебе что, не понравилось? – нахмурившись, спрашивает марокканец.

– Нравится, – отвечаю я. – Спасибо.