Хранитель пчел из Алеппо

Но Мухаммеда там уже нет. Я захожу в гостиную, закрывая двери и оставляя шум за спиной. Иду наверх, забираюсь в кровать. Афра уже спит, положив обе ладони под щеку. Она медленно и глубоко дышит. На этот раз я переворачиваюсь на спину и прижимаю ключ к груди. Гудение теперь где-то вдалеке. Мне кажется, я слышу

волны

Эгейского моря успокоились к вечеру. Костер погас, а нас подобрало судно, направлявшееся на остров Лерос.

– Я в лодке уже во второй раз, – сказал Мухаммед. – В первый – было страшновато, не думаете?

– Немного.

Я тут же подумал о Сами. Он только один раз садился в лодку, когда мы плавали к его бабушке и дедушке на сирийское побережье, в небольшой городок, стоящий в тени Ливанских гор. Сами боялся воды – он плакал, а я держал его на руках и успокаивал, показывая рыб. Наконец он залюбовался стайкой серебристых рыбешек под поверхностью, глядя на них со слезами и улыбкой. Он всегда боялся воды – даже когда мыл голову, не любил, чтобы она попадала ему в уши или глаза. Сами принадлежал пустыне. О воде он знал лишь по исчезающим ручьям и прудам для полива. Они с Мухаммедом были одного возраста – они бы обязательно подружились. Мухаммед приглядывал бы за Сами как за более ранимым и пугливым мальчиком, а тот рассказывал бы истории. Как же он любил истории!

– Жаль, что здесь нет моей мамы, – сказал Мухаммед.

Я положил руку ему на плечо. Его глаза засверкали, пока он следил за рыбами в море. Афра сидела позади нас на стуле, работник НПО дал ей белую трость, но жена положила ее у ног.

Когда мы выгрузились на берег, нас встречали волонтеры. Здесь выработалась определенная структура. Многим удавалось пересечь границу, так что сотрудники НПО могли похвастаться отличной подготовкой. От порта нас повели вверх по небольшому холму – в центр регистрации для новоприбывших, расположенный в огромном шатре. Повсюду были беженцы, солдаты и полицейские в синих зеркальных очках. Я заметил людей из Сирии, Афганистана, других арабских стран или из Африки. Мужчины с бесстрастными лицами, одетые в форму, разбили нас по группам: женщины-одиночки, дети без сопровождения, мужчины-одиночки с паспортами, мужчины-одиночки без паспортов, семьи. К счастью, мы втроем остались вместе. Нам показали на длинную очередь, коих здесь было много, и выдали булочки с сыром. Люди нервничали, ожидая регистрации. Они хотели поскорее получить документы, дающие право на существование в глазах Европейского союза. А те, чья национальность не подойдет, останутся без документов, но с билетом в обратную сторону.

После многочасового стояния в очереди мы дошли до начала. Мухаммед уснул на скамье в дальней стороне шатра, а мы с Афрой сели перед мужчиной, который пролистывал на столе записи. Афра все еще держала в руке булочку. Мужчина посмотрел на мою жену и откинулся на стуле, выпятив живот, на который хоть тарелку ставь. В шатре было холодно, но у мужчины на лбу выступил пот, а под глазами пролегли широченные тени.

Он опустил солнечные очки с головы на нос.

– Откуда вы? – спросил офицер.

– Из Сирии, – ответил я.

– У вас есть паспорта?

– Да.

Я достал из рюкзака все три паспорта и, открыв их, положил на стол. Мужчина поднял очки, внимательно изучая документы.

– Из какой части Сирии?

– Алеппо.

– Это ваш сын? – Он указал на фотографию Сами.

– Да.

– Сколько ему лет?

– Семь.

– Где он?

– Спит на скамье. Он очень устал после долгой дороги.

Мужчина кивнул и встал, а я на секунду подумал, что он решит сверить лицо Мухаммеда с фотографией. Однако офицер проследовал через шатер к стоящим в рядок принтерам, потом вернулся, источая запах сигарет, вздохнул и снял у нас отпечатки пальцев. Так мы превратились в поддающиеся проверке печатные единицы.

– Вам нужны отпечатки Сами? – спросил я.

– Нет, если ему нет десяти. Могу я посмотреть ваш телефон?

Я достал из сумки мобильник. Батарея разрядилась.

– Какой у вас ПИН-код? – спросил мужчина.

Получив его, мужчина вновь ушел.

– Почему ты сказал ему, что у нас есть сын? – спросила Афра.

– Так проще. Они не станут задавать много вопросов.

Афра ничего не ответила, но, видя, как она впивается в запястье ногтями, оставляя там красные отметины, я понял, что жена нервничает. После долгого отсутствия мужчина вернулся, еле дыша и источая еще более сильный запах сигарет и кофе.

– Чем вы занимались в Сирии? – спросил он, опускаясь на стул.

Его живот навис над ремнем.

– Я был пчеловодом.

– А вы, миссис Ибрагим? – Он посмотрел на Афру.

– Я была художницей, – сказала она.

– Картины на телефоне – ваши?

Афра кивнула.

Мужчина снова откинулся на стуле. Сквозь очки я не мог понять, на что именно он смотрит, но казалось, он пялится на Афру: в обеих линзах я видел ее отражение. Кругом стоял шум и гам, но нас будто окутала тишина.

– Ваши картины особенные, – сказал мужчина.

Он подался вперед, вдавливая огромный живот в стол и чуть сдвигая его.

– Что с ней случилось? – спросил он у меня.

В его голосе я уловил любопытство. Мне вдруг представилось, как он коллекционирует трагические истории – жизненные рассказы о потерях и разрушениях. Его очки нацелились на меня.

– Взрыв бомбы, – сказал я.