Хранитель времени

Время шло, у Ирины родился первый ребенок, но письма матери продолжали приходить все так же часто.

«Вчера я была в гостях у Натальи Петровны, — писала мать в одном из писем. — У нее была Олечка, ее внучка, хорошая такая девочка, учится в первом классе. Дочка Натальи Петровны — Олечкина мама, ты ее знаешь, — разошлась с мужем в прошлом году. И вот сидит Олечка с нами, пьет чай и вдруг говорит: «Бабушка, знаешь, чего мне больше всего хочется? Мне хочется, чтобы я, как другие девочки, сидела за столом рядом со своим папой и держала его за руку…» У меня прямо сердце сжалось, когда я это услыхала, а Наталья Петровна стала ее по голове гладить, шоколадку ей сует, — о господи, разве шоколадкой поможешь ребенку не скучать по родному отцу… Стоит у меня перед глазами эта девочка, забыть ее не могу — и все тут…»

…Листок за листком вынимала я письма из пачки, и в каждом письме звучал тихий и добрый голос матери, подсказывающей дочери первые верные решения в ее самостоятельной жизни, осторожно оберегающей от ошибок, от опрометчивых шагов. Мать учила ее терпимости, предостерегала от мелочности, старалась рассеять заблуждения, помогала различить в сложном мире семейных отношений главные душевные ценности, которыми надо, прежде всего, дорожить. Она угадывала тайную работу души ее ребенка, бережно следила за ней, за непрерывным движением чувства, наполняющего его душу. Материнская мудрость подсказывала ей нужные и верные слова.

Одно за другим я читала письма и, когда дошла до последнего листка, долго еще сидела, раздумывая над всем, что прочла и узнала. Потом стала осторожно укладывать письма обратно в пакет. И тут вдруг увидела, что в пакете, в самой его глубине, лежит небольшая фотография.

Когда я вгляделась в нее, у меня перехватило дыхание.

Ирина, в пальто и черном платке на голове, стояла у свежего могильного холма, убранного цветами.

Внизу фотографии почерком Ирины было написано:

«Прости меня, мама, моя совесть и мудрость. Прости за все, что я не успела сделать для тебя».

СВЕТ В ОКНЕ

Вот оно лежит передо мной — письмо, написанное в школьной тетради с голубой обложкой. Письмо, вместившее целую жизнь человека. И чем больше думаешь об этой жизни, тем сильнее потребность представить ее целиком, с ее бытом, укладом, трудностями, радостями, с ее обжитым домашним миром, в котором произошли рассказанные в письме события. Попробую пересказать эти события, воспользовавшись данным на то разрешением автора.

Итак, перед вами человек, которому исполнилось тридцать шесть лет. Зовут его Андрей Петрович, у него сын Гулька и дочь Оленька. Он женился рано, на девушке, в которую влюбился с первого взгляда, тихой, ласковой, с круглым, как булочка, подбородком. Она была смешлива, но и смеялась тихо, закрывая лицо своими маленькими руками, словно стеснялась, что смеется. Звали ее Людой, она работала медсестрой в поликлинике; там Андрей Петрович и увидел ее. Он простудился на стройке и пришел к врачу, но так и просидел, громко и хрипло кашляя, в коридоре, боясь, что, пока он будет у врача, она уйдет и он ее больше не увидит.

Через полгода они поженились.

Свадьбу праздновали в квартире Людиных родителей, праздновали три дня, за столами тесно сидели незнакомые Андрею Петровичу люди, ели, пили, произносили тосты, опять ели и пили, а ему было жарко, тягостно, неудобно и хотелось встать и уйти вместе с Людой куда глаза глядят. Сам он вырос в детском доме, и из всей родии у него была только глухая тетка в Ржеве, да и та, стесняясь своей глухоты, на свадьбу не приехала, хотя племянника очень любила и гордилась, что он инженер, Андрей Петрович жалобно поглядывал на жену, она успокаивающе касалась его руки, и от одного прикосновения ее легких чистых пальцев на душе у него теплело, и он был готов все вытерпеть, лишь бы она была рядом.

Родители Люды настояли на том, чтобы молодые поселились у них, а не снимали комнату, как он хотел. Но зятя они не любили, и он это знал.

Иногда вечером, перед сном, он слышал сквозь тонкую дверь, как они его обсуждали.

— И что в нем Люда нашла? — говорила мать, громко зевая. — Тощий, как жердь, ни представительности, ни осанки. Одеться по-людски — и то не умеет: ходит в каких-то куцых куртках… Только и радости, что не пьет.