Хранитель времени

Француженка так и осталась стоять с монетками на ладони.

— Как вам это нравится! — воскликнула она, обращаясь ко мне и пожимая плечами. — Парижский нищий ни за что не отказался бы от денег! В конце концов, за два пенни тоже можно что-то купить… Нет, понять этих англичан невозможно!

Она сердито схватила за руку сына и устремилась к колонне, куда торопливо подходил толстенький человек в темных очках — очевидно, папа Жана-Селестена. Я услыхала, как она выговаривала мужу:

— Почему ты задержался? Теперь мы опоздаем в музей мадам Тюссо!

Музей мадам Тюссо! Я давно собиралась побывать там.

С детства мерещился мне паноптикум — собрание восковых фигур, жутковатое и манящее своей вызывающей схожестью с людьми. Музей мадам Тюссо был известен во всем мире. И, решившись, я отправилась туда вслед за французским семейством.

Я знала, что музей находится близ Бейкер-стрит, той самой Бейкер-стрит, которую прославил знаменитый герой Конан-Дойля. Любой лондонец, если вы идете с ним по Бейкер-стрит, обязательно скажет вам с детским удовольствием: «В этом доме жил Шерлок Холмс». На месте старого дома теперь другое здание, Шерлок Холмс, как известно, никогда не жил на свете, но тень его, сохраненная как городская реликвия, продолжает бродить по Бейкер-стрит, и нет-нет да и покажется вам, что среди прохожих мелькнет ястребиный профиль знаменитого детектива.

Едва я вошла в музей, как увидела там уже знакомую мне старую даму из гостиницы.

Она была все в том же черном костюме и желтых перчатках; мочки бледных ушей оттягивали тяжелые гранатовые серьги.

Дама прошла сквозь толпу, как проходят сквозь воздух, ни на кого не глядя и ничего не замечая, и скрылась. Я замешкалась в вестибюле.

Мне было известно, что в музее мадам Тюссо новичков ожидает множество подвохов: фигуры паноптикума, расставленные в неожиданных местах, легко принять за живых людей. Опасливо заглянув в окошечко кассы, я протянула деньги только тогда, когда увидела, что кассирша улыбнулась мне. Сгорбленную старушку в платке, стоящую на лестнице, я миновала, как опытный лоцман минует рифы: тут-то я сразу распознала музейный экспонат. С тем же гордым сознанием собственной проницательности я прошла мимо воскового служителя, неподвижно стоящего перед входом в зал, но, к моему конфузу, он пошевелился и, откашлявшись, стал спускаться по лестнице.

Наконец я оказалась в зале.

Посетители медленно двигались вдоль стен, где оцепенели восковые фигуры. Герои разных эпох — императоры и полководцы, политические деятели и знаменитые актеры, убийцы с громким именем и давно забытые красавицы — застыли на своих местах, вперив в посетителей неподвижные очи. Они подражали нам, живым, но были похожи на мертвых, и в этом сборище раскрашенных молодящихся мертвецов, какими они мне казались, было что-то мрачное, торжественное и вместе с тем немного жалкое.

Посетители двигались вдоль стен, с одинаковым любопытством разглядывая Джека-Потрошителя и Герберта Уэллса. В зале было тесно, душно. Спотыкались разомлевшие от усталости дети; крепко держась за руки, шагали влюбленные; звучали восклицания на всех языках… И в этом бесконечном хороводе любопытных оставались неподвижными только высокомерные раскрашенные мертвые знаменитости, увековеченные мадам Тюссо.

Неожиданно я снова увидела старую даму.

Она стояла, уставившись на адмирала Нельсона, сжимая маленькой рукой в желтой перчатке сумку. Лицо ее, озаренное ровным призрачным светом, ничего не выражало, в зрачках тускло отражались огни. Поток людей огибал ее, как ручей огибает неподвижный камень. Казалось, она не замечала ни шума, ни любопытных взглядов, ни самого Нельсона в адмиральском мундире, уйдя всем существом в свои думы.

Так они стояли друг против друга — восковой адмирал и седая дама, — одинаково неподвижные и равнодушные ко всему на свете, а посетители продолжали шагать мимо них.

И вдруг с седой дамой поравнялось уже знакомое мне французское семейство.

Маленький Жан-Селестен раскраснелся от духоты, локоны его прилипли к потному лбу. Он тянул мать за руку, но та, едва увидела седую даму, застыла возле нее.

С простодушным любопытством она разглядывала желтоватое лицо старой леди, серьги в ушах, сухую руку, сжимающую сумочку из крокодиловой кожи, худые ноги в узких туфлях… Изумление на ее лице сменилось наивным восторгом: моя кудрявая знакомая полностью поверила в то, что перед ней восковая фигура.

Седая дама медленно повернула голову, и француженка, ахнув, в ужасе попятилась.

— Прошу прощения, — сказала старая леди холодно и высокомерно. — К сожалению, я жива…

И, не удостоив окаменевшую француженку взглядом, она прошествовала дальше.

В гостиницу я вернулась нескоро, позабыв пообедать. Вспомнила я об этом слишком поздно: ресторан при отеле был уже закрыт. Я вызвала Арманду, горничную.

Арманда была итальянкой. Она уже успела рассказать мне, что приехала из Неаполя, чтобы скопить в Лондоне денег и, вернувшись домой, выйти замуж. К ней правда, никто не сватался, но она была твердо уверена, что главное — иметь приданое, а жених всегда найдется.