Хранительница его сокровищ (СИ)

Впрочем, когда он поделился этими соображениями с Фалько, тот только усмехнулся и сказал — как суждено, как и сбудется. Но и от нас, добавил он, понадобится напряжение всех сил. Или не всех, но каких именно — никто не знает, только Великое Солнце.

Астальдо, помнится, удивился — глупости какие, надо брать и делать. С приличествующей молитвой, ясное дело, но всё равно. А Фалько сказал, как отрезал — да, брать и делать, но очень хорошо понимать, для чего это тебе, что ты готов отдать и что — приобрести. А без напряжения сил такие дела не делаются.

Но пока всё напряжение сил уходило на эту недотёпу. Откуда только она такая взялась? Почему не может ни одеться, как женщине положено, ни на коня сесть, ни вести себя, как должно? И ещё ругается, тьфу! Даже не говоря о том, что нечего посылать его самого куда ни попадя — просто неприлично достойной женщине ругаться, словно девке из рыбацкого квартала!

Или если на языке у неё занятные истории, то и всему другому там тоже есть место? Рассказывать она мастерица, тут уж Астальдо спорить не будет. И говорил уже себе — нечего тут, можно пойти и заняться более достойным, чем слушать всякое, но невозможно же удержаться! Что говорить о мальчишках и служках, они уже с рук у неё едят и в рот заглядывают! Значит, что-то в ней есть, чего он не видит, чего не может разглядеть и понять? Нет, она же обычная, она устаёт — как все, утром хочет спать — как все, любит арро — как обычный человек, ноет, что хочет домой — как обычная женщина, что в ней такого, за что она была избрана?

Впрочем, Астальдо понимал, что не на все вопросы можно найти ответы. На некоторые ответов просто нет, на некоторые — есть, но не откроются ему никогда, а есть и такие, что хоть всем человечеством голову ломай — не дознаешься. И он подозревал, что вопрос о том, за что ему такое испытание, как раз относится к числу последних.

Он вздохнул, поднялся, прочитал краткую молитву на догоревший где-то снаружи закат и пошёл вниз — оттуда доносился шум. Видимо, его неукротимое воинство вернулось домой после успешного похода на ярмарку и хвастается трофеями.

2.23 Лизавета страдает и шьёт

Лизавета лежала в постели и страдала.

Страдала по банальнейшему поводу — её настигло регулярное кровотечение, и принесло все сопутствующие обстоятельства — боль, отдающуюся примерно везде, слабый рассудок — от той боли, и ещё опасение залить кровью всё вокруг к чёртовой матери. Нет, бывало и хуже, и она вообще уже почти забыла, что на свете существует такой досадный момент, её цикл всегда отличался хаотичностью и легко растягивался в большую сторону. Но до того, как несколько лет назад ей в процессе двух полостных операций удалили некоторое количество миом, было намного тяжелее — долго, обильно, болезненно.

Сейчас, надо сказать, организм вёл себя… терпимо. Дал выспаться ночью, и разбудил болью уже перед рассветом. Отсутствие личной ванной и привычных гигиенических средств только добавило красок и без того нескучной жизни. Но ванная как таковая в замке была, даже с горячей водой, также был взят с собой некоторый запас пропаренных льняных тряпок — Лизавета ещё помнила те времена, когда ничего другого в жизни и не встречалось.

Её шевеление разбудило Тилечку, девочка подскочила, услышала про ванную, беспрекословно оделась и сказала — идёмте! Перед этим осмотрела Лизавету строгим взглядом, явно подхваченным у Крыски, и спросила:

— Сильно болит, да?

— Не могу сказать, что вот прямо сильно, бывало и сильнее, но болит, да.

— Сейчас, один момент.

Она вздохнула, потёрла ладони друг об друга, положила Лизавете на живот. Зажмурилась. И боль стала уходить — как от грелки, или от хорошего обезболивающего внутримышечно. Когда стало можно вдохнуть и расслабиться, Лизавета сообразила, что Тилечка по земным меркам — студент-медик. В том числе.

— Спасибо, — принимать помощь как само собой разумеющееся Лизавета так и не научилась, да и надо ли? — Тебе нормально? Не тяжело?

— Ой, да о чём вы, госпожа Элизабетта! Мне же тренироваться надо! А то я толком и не научусь никогда! Поэтому вы уж говорите, если что, хорошо?

— А себя лечить ты умеешь?

— Плохо. Госпожа Агнесса умеет, она себе боль снимает. Но для этого надо отрешиться от той боли, она может, а я нет. Если уж у меня болит — значит, болит. Она на меня ругается, но помогает.

— Ты обязательно научишься, — сказала Лизавета. — Я верю. А сейчас, если можно, пойдём в купальню.

Они сходили в купальню, а после Тилечка осталась внизу — там как раз ожидали завтрак, а Лизавета понялась к себе и попросила не будить, пока сама не спустится. Хотелось доспать ещё хотя бы пару часов, потому что планы на день были наполеоновские — постирать и высушить максимальное количество одежды. Тилечка уже договорилась с местной девушкой Фьориной о содействии. Более того, ещё и Крыска подкинула своих вещей и, по ходу, Лисовых тоже. Ну что ж, значит, будут мега-постирушки. Лизавета готова, но сначала ещё немного бы поспать.

Она уже задремала, когда дверь открылась, а дальше — шаги по половицам. Рука касается её ладони.