Хребты Саянские. Книга 1: Гольцы. Книга 2: Горит восток

Рабочие расселись группами по три-четыре человека. В одной из них оказался тот, что перевязывал себе ногу. Он уже снова наравне со всеми работал в выемке.

— Верно вам говорю, — объяснял он своим собеседникам, массируя ногу выше повязки и морщась от боли, — опять контролер какой-то приехал. Наш-то перед ним так и юлит. А этот, приезжий-то, даже зашумел на него спервоначала: почему, мол, густо поставлены люди… Не смейся, Кондрат, своими ушами я слышал. Я вот так сидел, а они вот этак от меня стояли, — показал он рукой.

— Смотри, может, и вправду прижмут хвост нашему, — заметил толстогубый, подслеповатый грабарь. Он стоял облокотись о свою грабарку, уже до половины нагруженную песком.

— Никто ему не прижмет, — вполголоса сказал Кондрат, рабочий в годах, с суровым, серьезным лицом, — никто не прижмет, коли мы сами ему не прижмем.

— Прижми попробуй! Он те прижмет, — зло проговорил четвертый, совсем старик, но еще крепкий и могутный.

— А прижимают, — словно мимоходом бросил Кондрат.

— Где это? — недоверчиво спросил старик.

— Поговори с теми, кто сюда из России приехал. Там теперь такие дела идут… — тихо сказал Кондрат и сам оглянулся: не услышал бы кто посторонний.

— Чем же их прижимают? — наклонился к нему рабочий с повязкой на ноге.

— Перво-наперво — забастовками. Да, да, Никифор, забастовками.

— Ну-у, — разочарованно протянул толстогубый грабарь и даже цыркнул слюной через зубы, — забастовками… Один в лес, другой по дрова, вот те и забастовали. Себе только хуже наделаешь Тут, брат, вся надежда на большое начальство. Жалобы, кто грамотный, надо писать.

— А, жалобы! — с досадой сказал старик. — До бога высоко, до царя далеко…

Кондрат выждал, пока все затихли.

— А вот в России бастуют, — сказал он и укоризненно посмотрел на грабаря. — Целые заводы бастуют. И не так, чтобы одним в лес, другим по дрова.

— Сговариваться хорошо надо заранее, — сказал старик. — Да ведь надо, чтобы первый кто-то за это взялся.

— А ты бы и взялся, — словно шутя, проговорил Кондрат.

— Куда мне в такие дела первому лезть! — махнул рукой старик. — Коли другие начнут, я не отстану.

— Ну, а поговорить-то ты с надежными людьми мог бы? — спросил Кондрат. — Рассказать, как в России на заводах бастуют?

— Чего же не поговорить, — согласился старик, — это можно. Только самому сперва об этом послушать надо.

— А ты что задумался? — подмигнул Кондрат грабарю.

— Слыхал я, вроде где-то средь нас собираются мужики, толкуют про лучшую жизнь… может, там умней чего скажут?

— Ты что же, послушать хочешь?

— Полюбопытствовал бы.

— А потом хозяину рассказать? Да? — Кондрат так и впился в него глазами. — Большому начальству?

— Этим, мужик, ты меня не попрекай, — хрипло сказал грабарь, — этого за мной никогда не водилось.

— Так хочешь послушать? — торжественно спросил Кондрат.

— Сказал уже.

— Знаешь Еремея Фесенкова… — начал Кондрат.

И все теснее придвинулись к нему.

Не успел Кондрат договорить, как подошел десятник.

— Айда, айда, вставай! — заторопил он мужиков. — Довольно рассусоливать! О чем это вы?

— Да, вишь ты, — сказал Никифор, вставая и припадая на больную ногу, — все толкуем, какой тут начальник вместе с нашим ходил.

— Ох-хо-ха! — засмеялся десятник. — Да это ж сам господин Василев из Шиверска сюда с супругой пожаловал. Полюбоваться воздухом.

— Эт-та который же? — недоверчиво переспросил грабарь. — Что все здешние лавки держит?

— Он, — подтвердил десятник, — собственной персоной.

— Тьфу ты! Вот обмишурился я, за начальника принял… — выругался Никифор. — Ну, знал бы я, не то еще ему загнул бы.

И снова заблестели на солнце инструменты, и заструился с лопат горячий песок.

10

Окна были завешены густыми тюлевыми шторами, и оттого в комнате стоял легкий полумрак, хотя время было еще и не позднее.

Они говорили и говорили.

— Миша, но ты мне расскажешь что-нибудь еще об Анюте?

— Да нет, Алеша, кажется, все. Больше нечего.

— За последнее время Анюта стала писать такие осторожные письма, что трудно и понять, как она живет и что делает.

— Значит, она хорошо научилась писать письма, — заметил Лебедев, — а ты их не научился читать.

Алексей Антонович обиженно пожал плечами.

— Конечно, ничего этого я делать не умею. Могу только завидовать тебе.

— Чему завидовать?

Лебедев сидел на диване, закинув ногу на ногу. Его худощавое лицо загорело, губы обветрели. Черные глаза живо блестели. Одет он был в просторную ситцевую рубаху-косоворотку и широченные китайчатые шаровары, что носят грузчики и землекопы. Сапоги бутылочкой, в гармошку собранные у щиколоток, были изрядно потрепаны, хотя еще и не требовали немедленной починки. На полу, у ног Лебедева, лежал узел, с каким обычно рабочие ходят в баню.

— Да всему. Твоим талантам, — объяснил Алексей Антонович-Ну, хотя бы взять теперь и внешность твою. Вот, пожалуйста, он и бороду и усы начисто сбрил и подстрижен в кружок, или в горшок, или как это называется? Ведь это же не парик?

— Нет, конечно, не парик, — улыбнулся Лебедев. — Я не на сцене. — Он расчесал пятерней свои густые, слегка вьющиеся волосы.

— Завидую, завидую! Талант. Мне этого никогда не достигнуть. Скажи, Миша…