Читаем Хребты Саянские. Книга 1: Гольцы. Книга 2: Горит восток полностью

— Когда я говорю об идеально устроенной жизни, — пожал плечами Алексей Антонович, — само собой я разумею, что ничего подобного этому нет.

— Ну вот, а мы живем среди этого и подобного этому. И мечтай не мечтай — идеальная жизнь на земле сама не сложится. Она хороша, идеальная жизнь, но ее надо сделать.

— Знаю…

— Так какого ты черта тогда добрых полчаса терзал мои уши?

— Миша, ты не сердись. Я многое сейчас начинаю узнавать совсем в новом свете. Но не так-то легко отвязаться и от старых своих представлений. И если я тебе кажусь мечтателем…

— Ладно, мечтатель! В одном я убежден: ты дело революции не продашь. Верю тебе, как старому другу своему. Знаю тебя и помню прежнего, ищущего высокую цель жизни. А что благороднее борьбы за свободу народа, Алеша?

— Я буду помогать тебе во всем, — честно глядя Лебедеву в глаза, сказал Алексей Антонович. — Но стрелять и убивать я не смогу. Нет… нет, это сверх моих сил.

— Да? Ну что ж, стрелять пока и не надо. На первый случай я оставлю у тебя вот этот сверток. В нем запрещенная литература. Прошу поберечь. Найдешь надежное место?

— Найду. Будь спокоен.

— И советую: книжки эти читай. Брать их буду по мере надобности. Ночевать у тебя я, конечно, не останусь. К врачу на ночлег устроился парень в ситцевой рубахе и широченных шароварах! Тут даже самому Кирееву не грех будет смекнуть, что дело нечисто. Потом, хоть бей тебя по языку, ты меня все Мишей зовешь… Ну, прощай, я — в ночлежку, а утром к Маннбергу на работы подамся. А мечты и разговор о возвышенном я не исключаю. Мы с тобой и помечтаем и о многом еще поговорим. Только позже.

Он натянул на голову помятый и потрепанный картуз. Сразу стал самым простецким парнем-чернорабочим. Нарочито смешно шмыгнул носом и поддернул шаровары.

— Да, вот, значит, исходил ето я всю Расею, ну, дык, и что ж, попер ето в Сибирь, — заговорил он, немного приквакивая и щуря правый глаз, — на большие заработки, значит. За долгими рублями.

Алексей Антонович глядел на него изумленно. Ни дать, ни взять сезонник с постройки железной дороги!

— Миша, да ты останься. Скоро мама вернется. Чайку вместе попьем, — он загородил ему дорогу.

Лебедев хитро подмигнул и почесал горло.

— Благодарствую, значит. Нам етим самым чаем пузу наливать — все одно што снаружи мыть. Их! Ежели пропустить бы ершика! Да селедочкой с лучком, — он причмокнул, — прикрыть сверху.

— Ты разве пьешь теперь, Миша? — удивленно спросил Алексей Антонович. — Найдется и это. Имею для гостей.

— Не пью я, Алеша, — уже своим голосом сказал Лебедев. — За приглашение спасибо, а задерживаться у тебя я больше не могу.

— У нас пока тихо.

— Все равно. Всему своя мера. Ты вот спрашивал, почему я так оделся. Да, Алеша, подлинные документы у меня тоже есть. Но по тем документам Лебедев — бывший ссыльный. На работу меня, пожалуй, возьмут, но и сразу же приглядывать за мной станут. А Василий Иванович Плотников никогда под подозрением не был. Парень из-под Рязани пришел на заработки. Кроме думки об этом, у него больше нет ничего на уме.

— Ну, а если узнают, как-нибудь, что ты Лебедев?

— Не надо, чтобы узнали.

— Миша, — стеснительно сказал Алексей Антонович, — ты мне можешь не ответить, если говорить об этом нельзя, но мне очень интересно, как ты не боишься начинать… ну, свое дело… свое поручение среди совсем незнакомых людей? Могут оказаться предатели, провокаторы…

— Бывает. Но как же иначе? В этом и риск конспиративной работы. — И тут же засмеялся. — Волков бояться — в лес не ходить! — Но, заметив, что Алексей Антонович помрачнел, добавил: — Не беспокойся, Алеша, ищем надежных людей. Вот, например, у меня есть уже два адреса, вернее — два имени рабочих на маннберговском участке. — И Лебедев опять засмеялся. — Ну, а в городе — ты И еще есть люди. Но скажи: ты вопрос свой задал случайно?

— Видишь ли, Миша, у меня было мелькнула мысль… На этом участке у Маннберга работает прислугой немного знакомая мне женщина. Она очень симпатичная, перенесла много горя и, насколько я разбираюсь в людях, человек с чистой душой. Вот я и подумал…

— Ты говоришь, она работает у Маннберга? — заинтересованно спросил Лебедев.

— Да, к сожалению. Я это не сообразил.

— Наоборот, это может быть просто чудесно! — воскликнул Лебедев. — Но ты мне должен рассказать о ней все подробно. Как ее зовут?

— Коронотова Елизавета.

И Алексей Антонович рассказал ему все, что знал о Лизе.

— Ну что ж, — сказал Лебедев, выслушав Алексея Антоновича, — я думаю, что присмотреться к этой женщине мне действительно стоит. Ну, я пошел. Поклон от меня Ольге Петровне, — Лебедев пожал руку Алексею Антоновичу. — Прощай! Приду — так ночью.

Алексей Антонович проводил его до калитки.

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека сибирского романа

Похожие книги

И власти плен...
И власти плен...

Человек и Власть, или проще — испытание Властью. Главный вопрос — ты созидаешь образ Власти или модель Власти, до тебя существующая, пожирает твой образ, твою индивидуальность, твою любовь и делает тебя другим, надчеловеком. И ты уже живешь по законам тебе неведомым — в плену у Власти. Власть плодоносит, когда она бескорыстна в личностном преломлении. Тогда мы вправе сказать — чистота власти. Все это героям книги надлежит пережить, вознестись или принять кару, как, впрочем, и ответить на другой, не менее важный вопрос. Для чего вы пришли в эту жизнь? Брать или отдавать? Честность, любовь, доброта, обусловленные удобными обстоятельствами, есть, по сути, выгода, а не ваше предназначение, голос вашей совести, обыкновенный товар, который можно купить и продать. Об этом книга.

Олег Максимович Попцов

Советская классическая проза
О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза
Плаха
Плаха

Самый верный путь к творческому бессмертию – это писать sub specie mortis – с точки зрения смерти, или, что в данном случае одно и то же, с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат самых престижных премий, хотя последнее обстоятельство в глазах читателя современного, сформировавшегося уже на руинах некогда великой империи, не является столь уж важным. Но несомненно важным оказалось другое: айтматовские притчи, в которых миф переплетен с реальностью, а национальные, исторические и культурные пласты перемешаны, – приобрели сегодня новое трагическое звучание, стали еще более пронзительными. Потому что пропасть, о которой предупреждал Айтматов несколько десятилетий назад, – теперь у нас под ногами. В том числе и об этом – роман Ч. Айтматова «Плаха» (1986).«Ослепительная волчица Акбара и ее волк Ташчайнар, редкостной чистоты души Бостон, достойный воспоминаний о героях древнегреческих трагедии, и его антипод Базарбай, мятущийся Авдий, принявший крестные муки, и жертвенный младенец Кенджеш, охотники за наркотическим травяным зельем и благословенные певцы… – все предстали взору писателя и нашему взору в атмосфере высоких температур подлинного чувства».А. Золотов

Чингиз Айтматов , Чингиз Торекулович Айтматов

Проза / Советская классическая проза