Читаем Хребты Саянские. Книга 1: Гольцы. Книга 2: Горит восток полностью

— Ну? — промычал Василев, наклоняя по-бычиному голову. «Что это, шпана всякая соболезновать вздумала?» — закончил он уже мысленно.

— Смею пожелать вам дальнейших успехов, Иван Максимович, и выразить надежду, что нанесенный вам страшным несчастьем ущерб не окажет тяжелых последствий в вашей дальнейшей плодотворной работе на пользу отечества и вы найдете в себе душевные силы для вящего…

— Простите, господин… Лакричник, — перебил его витиеватую речь Иван Максимович, — это все, что вы мне имеете сказать?

«Пьян он, что ли?» — мелькнула догадка.

Лакричник опять улыбнулся.

— Простите за беспокойство, Иван Максимович, — встал он и поклонился, — но, многократно раздумывая в эти последние дни, пришел я к твердому решению переговорить с вами, посоветоваться…

— О чем? — холодно спросил Василев.

— О случившемся пожаре, Иван Максимович, — выдвигая вперед подбородок и закрывая глаза, поспешно закончил Лакричник.

«Нет, не пьян», — пожал плечами Василев — и вслух:

— Что же именно хотите вы мне сказать?

— Двадцать два дома, не включая вашего, сгорело, Иван Максимович.

— Да. Знаю. Продолжайте.

— Двадцать две семьи остались без крова.

— Продолжайте.

— По свойственному многим людям легкомыслию, дома погорельцев оказались незастрахованными.

— Так. Что еще?

— Смею думать, ваш домик, не в пример другим, был застрахован?

— Ну и что же?

— И, получив страховое вознаграждение, вы не понесли никакого ущерба?

— А вам-то… что до этого… господин… Лакричник? — раздраженно двинул счеты по столу Василев.

— Смею думать, Иван Максимович, — нисколько не смущаясь, продолжал Лакричник, — смею думать, что при вашей опытности в любых делах, — он сделал легкое ударение на слове «любых», — вы не понесли ущерба, как другие, но, возможно, совсем наоборот — получили некую пользу.

— Это черт знает что! — встал Василев. — Что вам, собственно, нужно?

— Не обладаю счастливой способностью быстро высказывать свои мысли, но имею к вам одно очень большое, важное дело Извините.

— Говорите скорее…

— Вы меня все же извините, Иван Максимович. Но прошу, не торопите меня.

— Ну, говорите же! — еле сдерживая гнев, ответил Иван Максимович.

— Одну минуту. Вспомнил сейчас Никиту Антиповича, покойничка, погибшего смертью мученика, царство ему небесное, requiescat in расе, что значит: «Спи с миром!» — перекрестился он, вставая и прижимая платок к глазам.

Иван Максимович также встал и перекрестился.

— Хотел я услышать ваше мнение, — опускаясь на стул, продолжал Лакричник, — мог бы какой-либо хозяин поджечь свой дом, если бы таковой имел, при этом губя даже душу человеческую, чтобы только получить страховое вознаграждение выше настоящей стоимости дома?

Василев поморщился.

— Я не намерен отвечать на такие вопросы. Что вам нужно?

— Заключаю из ваших слов, что такой поджог возможен. Попутно интересует и следующее: стал бы такой хозяин своими руками дом поджигать или нанял бы для сей цели человека?

— Господин Лакричник, я вас прошу… — встал и с достоинством начал Иван Максимович.

Лакричник его перебил:

— И один, извините, еще один вопрос: почему вы меня не выгоняете, Иван Максимович?

— Вон! — ударил кулаком по столу Иван Максимович и вскочил. — Вон, дрянь такая!

— Простите, — поклонился Лакричник, — теперь я вижу, что мои рассуждения были ошибочны. — И пошел. — Меня интересовала личность поджигателя, — остановился он, взявшись за ручку двери.

— Личность установлена. Ведутся розыски, — дрожащими от гнева и досады руками перебирал Василев бумаги на столе.

— На кого же пало подозрение? — вернулся от двери Лакричник.

— Скрывшийся без вести Коронотов Порфирий…

— Порфирий Гаврилович? — переспросил Лакричник.

— Ну да. Вы же сами заявили об этом полицеймейстеру, господину Сухову. Вы видели, как поджигал Коронотов…

— Ошибся. Отказываюсь от своих слов. Порфирия Гавриловича я не видел…

— Как не видел? Так кто же поджигатель?

— Поджигатель — вы!

Василев отшатнулся. Лакричник подошел ближе и, сделав движение плечами и головой, соответствующее значению: «Извините, пожалуйста, я-то здесь ни при чем. Обстоятельства выше меня», — сказал:

— Смею думать, что поджог дома вы совершили собственными руками, дабы избежать свидетелей лишних, а предосторожностей надлежащих не приняли вследствие вашей неопытности в делах такого рода. Со своей стороны могу дать совет…

Иван Максимович побагровел. Как! Ему, купцу первой гильдии, Василеву Ивану Максимовичу, угрожает, дает советы какой-то пропойца-фельдшеришка!.. И этот пьянчужка называет его прямо в упор, без обиняков, поджигателем!

— Вон! — закричал он, сверкая глазами. — Ты что, шантажировать меня пришел?

Лакричник с достоинством выпрямился.

— Вы мне нанесли весьма тяжелое оскорбление, господин Василев. Я настаиваю на ваших извинениях. Со своей стороны, повторяю, считаю долгом предложить вам в память убиенного вами раба божия Никиты…

Василев вышел из-за стола и наотмашь ударил Лакричника по щеке.

— Я тебя выброшу, гадина! Завтра же ты будешь посажен в тюрьму за клевету… Я тебе!.. — махал руками у него перед носом.

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека сибирского романа

Похожие книги

И власти плен...
И власти плен...

Человек и Власть, или проще — испытание Властью. Главный вопрос — ты созидаешь образ Власти или модель Власти, до тебя существующая, пожирает твой образ, твою индивидуальность, твою любовь и делает тебя другим, надчеловеком. И ты уже живешь по законам тебе неведомым — в плену у Власти. Власть плодоносит, когда она бескорыстна в личностном преломлении. Тогда мы вправе сказать — чистота власти. Все это героям книги надлежит пережить, вознестись или принять кару, как, впрочем, и ответить на другой, не менее важный вопрос. Для чего вы пришли в эту жизнь? Брать или отдавать? Честность, любовь, доброта, обусловленные удобными обстоятельствами, есть, по сути, выгода, а не ваше предназначение, голос вашей совести, обыкновенный товар, который можно купить и продать. Об этом книга.

Олег Максимович Попцов

Советская классическая проза
О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза
Плаха
Плаха

Самый верный путь к творческому бессмертию – это писать sub specie mortis – с точки зрения смерти, или, что в данном случае одно и то же, с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат самых престижных премий, хотя последнее обстоятельство в глазах читателя современного, сформировавшегося уже на руинах некогда великой империи, не является столь уж важным. Но несомненно важным оказалось другое: айтматовские притчи, в которых миф переплетен с реальностью, а национальные, исторические и культурные пласты перемешаны, – приобрели сегодня новое трагическое звучание, стали еще более пронзительными. Потому что пропасть, о которой предупреждал Айтматов несколько десятилетий назад, – теперь у нас под ногами. В том числе и об этом – роман Ч. Айтматова «Плаха» (1986).«Ослепительная волчица Акбара и ее волк Ташчайнар, редкостной чистоты души Бостон, достойный воспоминаний о героях древнегреческих трагедии, и его антипод Базарбай, мятущийся Авдий, принявший крестные муки, и жертвенный младенец Кенджеш, охотники за наркотическим травяным зельем и благословенные певцы… – все предстали взору писателя и нашему взору в атмосфере высоких температур подлинного чувства».А. Золотов

Чингиз Айтматов , Чингиз Торекулович Айтматов

Проза / Советская классическая проза