Хребты Саянские. Книга 1: Гольцы. Книга 2: Горит восток

— Спасибо, не хлопочите, Ольга Петровна. Право, я не голоден.

— Ну, нет, Михаил Иванович! Что вы голодны, это-то я знаю точно. — И поспешила на кухню, на ходу бросив ему через плечо: — У вас, я надеюсь, найдется о чем без меня поговорить с Алешей, хотя я никогда и не сетовала на недоверие ко мне.

Лебедев стоял у этажерки, снимал с нее по очереди книги и перелистывал их.

Алексей Антонович подошел к нему, потирая слегка застывшие от ночного холода руки.

— Миша, ты всегда пишешь так, что тебя не прочитаешь без переводчика. По последнему твоему письму я догадывался, что ты приедешь, но когда это будет, честно говоря, сообразить не мог.

— Значит, я овладел искусством писать письма, — заметил Лебедев. — Ты, конечно, не сжег его, и я смогу тебе показать в нем место, где был указан точный день моего приезда.

— Нет, я сжег его, — сказал Алексей Антонович. — Ты ведь сам научил меня этому.

— A-а! Ну, в таком случае, значит, и ты вполне овладел искусством… читать мои письма.

Они немного помолчали.

— А что, Алеша, — вдруг спросил Лебедев, — рамка у твоей картины еще не треснула?

— Какая рамка? На какой картине? — удивился Алексей Антонович, но, взглянув в смеющиеся глаза Лебедева, припомнил: — Это ты, Миша, легенду имеешь в виду? Нет, рамка не треснула. И теперь не треснет.

— Ты постиг правду жизни? Рад за тебя! Помнишь, ведь это единственное, что могло спасти произведение художника от гибели.

Алексей Антонович потер подбородок.

— Видишь ли, Миша, — с легким оттенком лукавства сказал он, — вообще-то легенда допускала и другую возможность…

— Какую? Я не помню.

— Художник мог не говорить: «Я кончил. Больше ничего не могу ни отнять, ни прибавить».

— Э, — протянул Лебедев, — но здесь тогда тоже может быть два варианта: не говорить этих слов из простой трусости, что картина обратится в ничто, или не говорить их потому, что работа над картиной действительно еще не закончена.

— Я имел в виду только второй вариант, — уже серьезно сказал Алексей Антонович. — Правду жизни до конца я еще не постиг — да ведь, как абсолют, это и невозможно! — и потому я продолжаю работать. Но мне хочется и более серьезного. Сегодня утром с твоим паролем приходил ко мне Лавутин. Он мне не сказал, но я понял, что это тебе нужен адрес новой квартиры Семена Аристарховича.

— Ты отгадал, — неопределенно отозвался Лебедев.

— Нет ничего легче для меня сделать это!

— Каким же образом?

— Пойду в контору, где он бывает, и спрошу. Сумею поговорить с ним наедине. Он же меня знает и знает, что должен сообщить свой новый адрес.

— Во-первых, Алеша, это делать поздно уже; во-вторых, и вообще не нужно; а в-третьих, теперь он тебе не скажет.

— Почему?

Лебедев не ответил. С легкой улыбкой, означавшей: «Рано спрашиваешь», он покосился на Алексея Антоновича и взял с этажерки новую книгу. Опять наступило короткое молчание. Первым, прерывая его, заговорил Алексей Антонович:

— Миша, вот уже больше как полгода ничего не пишет Анюта. Ты за это время не встречался с ней?

— У тебя все пополняется библиотека, Алеша, — Лебедев словно не расслышал вопроса.

— Пустяки, — скромно сказал Алексей Антонович, хотя, действительно, за последнее время он купил очень много хороших книг. — Ты, Миша, не ответил мне.

Тот круто к нему повернулся и с шумом захлопнул книгу. Он хотел рассказать об Анюте позже, не в мимолетном разговоре перед ужином.

— Ты просишь более серьезного дела?

— Да. Если ты полагаешь, что я справлюсь с ним.

Лебедев поставил взятую с этажерки книгу обратно. Сел на диван. Позвал к себе Алексея Антоновича.

— A y тебя уже достаточно мужества для более серьезного дела?

— Достаточно, чтобы при надобности не пощадить себя.

— Этого мало, Алеша. Это звучит как решимость принести себя в жертву.

— Ты сам всегда повторял, что жертвы в борьбе неизбежны.

— Да. Но цель наша — победить, а не просто жертвовать собой.

— Для меня пожертвовать собой — легче всего.

— Значит, тебе еще по-прежнему борьба, захватывающая массы, решительная борьба — кажется чем-то отталкивающим.

— Нет, не отталкивающим… Но с этим трудно примирить свое сердце. Миша, ведь я привык спасать жизни людей… Беречь их… Жизнь человека для меня священна.

Вошла Ольга Петровна, подняли их с дивана.

— Можно серьезные разговоры чуть отодвинуть? А сейчас поужинаем. Вы знаете, что значит для хозяйки подать блюдо в лучшее для него время? Да, да, именно для него, а не для ожидающих ужина.

Они прошли в гостиную. Уселись за небольшой круглый стол. Все было приготовлено и даже жаркое уже разложено на тарелки.

— Вот видите, — сказала Ольга Петровна, — даже в ущерб хорошему тону я ваше время щадила до последнего. Врачи уверяют, — Ольга Петровна посмотрела на сына, — что для правильного пищеварения полезен смех за столом и легкая болтовня. Я не придерживаюсь этого правила. Поэтому не принимайте мое замечание всерьез и продолжайте начатый вами разговор. Если, конечно, его возможно продолжать при мне.

— Ольга Петровна, — улыбаясь, сказал Лебедев, — я вам доверяю даже больше, чем Алеше.

Алексей Антонович обиделся.