Хребты Саянские. Книга 1: Гольцы. Книга 2: Горит восток

— Что это? Кошелек вывалился? — увидел он на брезенте рядом с Бурмакиным кожаный мешочек, перетянутый ремешком. — Вишь ты, какой беззаботный! С деньгами, поди. Долго ли вовсе потерять?

Он было прилег. Но тугой кошелек не давал ему покоя.

— Хе-хе-хе! — вдруг тихонько засмеялся он. — Поглядеть, много ль деньжат-от Пашка имеет? — протянул руку и стиснул мешочек. — Гляди-ка, и буковки вышиты: «пе, бе…»

Не спуская глаз со спящего Павла, он распутал ремешок и вытряхнул деньги на ладонь. Бурмакин перевернулся на другой бок. Митрич торопливо всыпал деньги обратно и сунул кошелек себе в карман.

— Подыграю Пашку утречком. Светит месяц, подыграю. А деньжат у него порядком… Порядком… Да… Ишь ты!.. И куда ему столько?..

Под горой что-то хрустнуло, плеснулась вода. Митрич вскочил. Озаренный смутными отблесками костра, шагнул к берегу. Пригнулся, вгляделся вниз. Черным провалом затаилась в ночи Кычеть. Сизая толща дымной пелены закрыла правый берег. На просвет, к горизонту, маячили в тумане расплывчатые контуры деревьев. За стрелкой Чуна отфыркивалась, как запаленная лошадь. Кычеть плескалась в дно лодки, будто кто ладонью шлепал по голому телу.

Митрич сбежал по уступам. Вода сбывала у него на глазах. Лодка, подтянутая и прижатая чалками к утесу, повисла в воздухе, поворачиваясь, как на оси.

— Ай! — истошно завопил Митрич. — Чалку! Чалку! Опускай чалку! — кричал он, вцепившись обеими руками в борт лодки.

Ваня, ошалевший от сна, не понял, в чем дело, схватил лежавшую подле Бурмакина винтовку и выпалил в раскорячившийся вывороченными корнями пень. Павел, оглушенный выстрелом, грянувшим у него над самым ухом, выхватил нож и бросился прочь от огня, стараясь разглядеть, что делается во тьме. Споткнулся о чалку и боком свалился на торчащие корни выворотня.

— Родные, убили! — визжал под горой Митрич. — Развяжите чалку, стервины дети!

Ваня ухватился за чалку и потянул ее к себе. Лодка накренилась сильнее. Вывалился и булькнул в воду багор.

— А-а-а! — задыхаясь, вопил Митрич. — Чалку! Чалку ослобоняйте! Опрокидывается лодка.

Бурмакин, обтирая кровь с исцарапанного сучьями лица, приподнялся и полоснул ножом по веревке. Лодка гулко шлепнулась на воду. Ваня кубарем отлетел назад.

Солнце, закрытое тяжелым смолистым дымом, не взошло. Неба не было видно. Стало немного светлее — значит наступил день.

— Надо прорываться, — хромая и морщась от боли, говорил Бурмакин. — Кто его знает, откуда пал идет. Задохнешься, прямо задохнешься. У меня в голове, как с похмелья, шумит.

— Горько. Аж горло щиплет, — поддержал Ваня. — Ветерок бы — гляди, и разметало бы дым.

— Господи, господи, какие напасти не бывают! — скулил Митрич. — В жисть не поеду больше к тунгусам. Крест святой, не поеду.

— Ясно, не поедешь, — усмехнулся Бурмакин, — вот задохнешься в копоти — и готово:- за ноги да в воду.

— Тьфу, тьфу тебе! Под руку не говори, стервин сын! Черти, они всегда подслушать готовы…

Плыли как впотьмах. Едва маячили с боков берега. Только к обеду красным пятном в зените обозначилось солнце. Дым лежал такой же густой. Бурмакин прислушался.

— Шумит шивера, — сказал он. — Их здесь до порога четыре. Худо будет в таком дыму через порог спускаться.

Никто ему не ответил.

— Струсили? — презрительно скосил губы Павел. — Бросьте! Не впервой Бурмакину в порогах барахтаться, пройдем. Запомни, Ваня: будешь проводничать — шиверу всегда спускай коротким берегом: вал меньше и каменья реже.

Он перебросил кормовое весло налево и стал выправлять лодку ближе к берегу. У борта запрыгали пенистые гребешки. Лодка пересекла их и выскочила в затон.

— А на правом берегу, слышишь, как ревет? Крупный там камень.

Спустились через вторую и третью шиверу. Митрич заерзал на брезенте.

— Павлуша, у порога притравись к берегу, сойду я, полегше будет спущаться.

— Ладно, — серьезно сказал Бурмакин, — в этот раз без слова ссажу. С Волгиным не игрушки, да еще в таком смраду. Последнюю шиверу пройдем и тогда поплывем ближе к берегу.

Он привстал, стиснул зубы; потер зашибленную ногу, передернул опояску, поправил ножны и опустил руку в карман. Медленно вытащил.

— Вот беда! — пробормотал насупившись и стал ощупывать другой карман. — Вытряс кошелек с деньгами.

Митрич глядел на него младенцем, сложив руки на животе.

— Ребята, — спросил Бурмакин, — на таборе никто кошелек с деньгами не подбирал?

Ваня, изумленно взглянув на него, отрицательно покачал головой. Митрич спросил:

— Обронил, что ли? — и зевнул.

— В кустах, видно, вытряхнул, когда за чалку запнулся ногой. Черт! Далеко уплыли…

Митрич смиренно молчал. Впереди сквозь дым пробивалось приглушенное шипение.

— Шивера, — вторично ощупывая пустые карманы, произнес Бурмакин. — Надо к берегу приставать. Дня за два схожу взад и вперед. Ногу только саднит…

— Давай я схожу, Павел, — предложил Ваня, сострадательно глядя, как тот морщится от боли.

— А найдешь? — с сомнением спросил Бурмакин.

— Ежели ты на таборе вытряхнул — найду, — уверенно сказал Ваня, — обшарю все, а найду.

— Не боишься один?

— А куда же ты пойдешь, обезноженный?

— Много ль денег было, Павлуша? — участливо спросил Митрич.