— А почему вы так стремились уехать в город из Неванки?
— Так.
— Наверное, были причины?
— Без причины прыщ не вскочит, говорят старики.
— Расскажите.
— Нечего рассказывать. Решил — и все.
— Учтите: от вашей искренности зависит приговор суда.
— Все говорю, как было. А что вам ни к чему, я не стану рассказывать.
— Но это может оказаться важным для суда.
— Ну, если так — не хотелось больше мне с Устей встречаться.
— Кто такая Устя и почему вы с ней не хотели встречаться?
— Кто? Кто бы ни была. В этом деле она посторонняя.
— Она была вашей возлюбленной?
— И это вам ни к чему. Про Устю вы меня не расспрашивайте.
— Отчего же? Для нас иногда и случайная деталь дает многое. Расскажите.
— Все я рассказал.
— Осталось неясным, кто такая Устя.
Павел опять промолчал.
— Ответите?
— Нет.
Прокурор поклонился присяжным.
— У меня вопросов нет.
Председательствующий встрепенулся:
— Подсудимый Павел Бурмакин, теперь признаете вы себя виновным в убийстве Степана Суровцева?
Зал притих и настороженно ждал ответа.
— Нет, не признаю, — коротко ответил Павел. — Меня Митрич обокрал — это правильно.
— Ишь ты его! — не выдержал кто-то. — Засудят ни за что человека! Видать, обокрали его же, а дело вон как повертывают!
— Сказал бы им все про Устю какую-то.
Павел услышал эти слова, повернулся, пристально посмотрел в народ и, горько усмехнувшись, пробормотал:
— Кому рассказывать?
Начались прения сторон. Прокурор говорил долго и азартно. В конце своей речи было сбился и почувствовал, что допустил оплошность. Заявив, что замалчивание Павлом чрезвычайно важных для следствия моментов лишний раз подчеркивает виновность подсудимого именно в заранее обдуманном преступлении, он добавил:
— Господа присяжные заседатели! Давайте на минуту признаем, что Бурмакин правильно излагал обстоятельства гибели Суровцева. Но разве от этого одной вдовой стало меньше? Разве от этого Степан Дмитриевич Суровцев появится вновь среди нас? Нет. Он мертв.
Мы признали, согласились, что Суровцев действительно утонул в пороге. Кто такой Павел Бурмакин? Лоцман. Он берется провести лодки с товаром, с людьми через бурные пороги. Но вот опрокинулась лодка. Люди тонут. Вокруг бушует грозная стихия. Спасения нет. Так он, опытный, сильный пловец, спасается сам, а его слабый товарищ тонет. Убийца! Без искры человеколюбия! Откуда эта слепая ненависть к своему ближнему? Какие истоки питали ее? Суровцев был богаче Бурмакина, и это определило его судьбу в грозную минуту.
Повторяю — я согласен. Я признал все объяснения Бурмакина. Он говорил сущую правду. Но разве от этого преступление стало меньшим? И наказание должно быть менее строгим? Павел Бурмакин виновен в убийстве! Это все. Остальное — дело вашей совести. Помните, что к правосудию взывает душа убитого, слезы обездоленной вдовы.
Опускаясь на стул, прокурор заметил, что защитник слегка улыбнулся. Повеселели лица присяжных. Черт возьми! Видимо, он чересчур расцветил свою речь и кажется. напрасно признал объяснения Бурмакина правдоподобными.
Остаток времени, пока говорил защитники совещались присяжные, прокурор ощущал сильную досаду и беспокойство. Решалось будущее…
Приговор его успокоил: двенадцать лет каторжных работ.
Мезенцева присяжные оправдали за отсутствием улик.
24
Не считаясь с запретом мужа, Клавдея все же решила опять сходить в город, проведать Лизу. Но в тот день, когда она стала собираться в дорогу, на дворе визгнули ворота. Клавдея выглянула в окошко. Въехал верший Егорша. В руке за повод он вел Каурку. С седла бессильно свешивался Ильча. Клавдея застыла у окна.
— Эй, хозяйка, — крикнул со двора Егорша, привязывая лошадей под навесом. — бери мужика!
— Иленька, Иленька, — бросилась к навесу Клавдея, — голубчик ты мой!
— Отвязывай его скорей, Клавдея, — прикрикнул на нее Егорша, — не застыл бы он! Больно уж везти его было неспособно.
Клавдея раздела мужа, обтерла теплой водой, уложила в постель. Ильча редко и хрипло вздыхал.
Егорша рассказал, как он три дня дожидался Ильчу на таборе, как в четвертый день, смекнув, что с ним случилось неладное — было раз, блудил мужик в тайге идо этого целую неделю, — оседлал коня и поехал искать. Нашел он Ильчу в распадке, без памяти. Кругом снег был изброжен, — должно, в жару соскакивал Ильча, метался по тайге. Не погибать в лесу живой душе, пришлось Егорше бросить промысел, вывезти Ильчу домой.
Клавдея просто сказала:
— Спасибо, Егорша.
Шестнадцать дней пластом пролежал Ильча в постели. Клавдея не отходила от него, поила брусничным соком, держала на лбу завернутый в полотенце снег. Ильча горел. Силился вскочить, сбросить одеяло, кричал непонятные слова, в чем-то оправдывался. Лицо посерело, глаза глубоко запали внутрь. Крошки хлеба в рот не взял Ильча за шестнадцать дней. В ночь на семнадцатый день он притих. На лбу выступили капельки пота. Клавдея плотнее прикрыла его одеялом. Ильча заснул.