Хребты Саянские. Книга 1: Гольцы. Книга 2: Горит восток

Порфирий шел теперь по крутому, но ровному склону горы; здесь от Джуглыма набегали волны свежего, влажного воздуха, легче становилось дышать…

…Нет, не нашел себе здесь Порфирий той жизни, какую искал. Раньше он рубил и сплавлял лес, а зимой ходил по дворам, пилил дрова у богатых людей. И было тяжко знать, что каждый, кто тебя нанимает, не работая сам, получит для себя за твой пот выгоду лишь потому, что у него есть деньги, за которые он может купить твои руки. Теперь Порфирий стал охотиться, он больше не нанимается к хозяевам, а продает свою охотничью удачу, свой тяжелый труд. И все равно осталось по-прежнему: что ты добыл в лесу — это дешево, что нужно для тебя, для жизни твоей — все это дорого. А покупай — без припасов как будешь охотиться! Знай, что у тебя есть только сильные руки, и знай, что сильнее всего на свете деньги, которых нет у тебя.

А все же легче жить на Джуглыме, хотя бы потому, что здесь ты не каждый день видишь эту несправедливость, не каждый день страдаешь от нее. И пока ты ходишь с ружьем по тайге или ставишь на зверя свои ловушки, ты забываешь на время, что ведь придется потом все равно идти в Тайшет и без пользы торговаться с Сидором Борисовичем. Но пока ты здесь, на Джуглыме, тебе спокойнее. Немного, но спокойнее.

К тому же Джуглым хорошее, изобильное место. Много разбросано по всей Саянской тайге таких охотничьих зимовьев, как у Порфирия, но там уже мешают люди друг другу, грозят: «Не заходи, моя тайга!» — а здесь Порфирий сам себе хозяин. Далеко ушел, зато никто и не мешает.

«А хорошо бы человека сюда, друга надежного, — размышлял Порфирий, пересекая густые заросли молодого пихтача, заполнившего весь берег Джуглыма возле зимовья. — Без друга пусто, от сердца слова сказать некому. Пойдешь в Тайшет — не поговоришь. Какие там разговоры? Пришел человек из тайги — значит думай, как его обобрать, — так там считают. А поставить бы здесь еще зимовье или два, только не жадных, не корыстных людей, не таких, которым все мало, — жить славно бы стали. Кого бы позвать сюда?»

В Тайшете нет никого. Не нашел еще там Порфирий по сердцу себе человека. Егоршу бы из Рубахиной? Всех мер мужик, с ним вместе плавили лес, даже это зимовье вместе срубили… А как позвать его и как поехать ему сюда, когда в дружках он у Ильчи и даже сватал за Порфирия Лизавету? Нет, нет, старое не воротишь! Перекипело из-за Лизаветы сердце, хватит! Не надо и через других людей о ней вспоминать…

— Найду! Найду! — вслух выкрикнул Порфирий.

Ему хотелось заглушить вдруг всплывшие воспоминания о Лизе. Но тут же он понял, что криком не поможешь, что Лиза долго теперь будет здесь, около него…

— Найти, найти надо себе друга, — твердил Порфирий.

И знал, что если и будет здесь друг у него, то все-таки жены не будет. И опять холодно, пусто. Лизу любить он сам себе не велел, а другую… И повели себе любить — не полюбишь.

Порфирий вошел в зимовье. Здесь было застойно, душно. Остро щекотал в носу запах стен, прокопченных дымом очага. К нему примешивались запахи вяленой рыбы и сушеных грибов — Порфирий уже готовил себе запасы на зиму. На деревянном гвозде, вбитом в стену, висел небольшой мешок. Порфирий снял его и вытряхнул содержимое на стол, сколоченный из тесаных плах. В мешке лежало четыре соболя, на диво черных, мягких и пушистых. Порфирий погладил их заскорузлой ладонью. Соболя остались у него еще от прошлогоднего промысла, он не отнес их в Тайшет к Сидору Борисовичу. Почему? Тогда себе он не ответил, почему. Не мог, скорей не хотел. Но глухо, сердцем, знал, что эти соболя только для Лизы или… в огонь.

Лизы не будет… Порфирий еще перетряхнул на руке пушистые и искрящиеся шкурки и медленно засунул их снова в мешок. Лизы не будет… Огонь будет всегда. Пусть висят в мешке!

Ссутулясь, он вышел из зимовья и сквозь дрожащее марево горячего воздуха над линией дальних гор долго вглядывался в сторону белков Уляхи, через которые, по преданью, пробита древняя тропа Чингиз-хана, через которые на берег красавицы Уды ходил когда-то богатырь Чалот.

6

Зной казался везде нестерпимым, но на крыльце было все же немного прохладнее. Баюкая Нину, Клавдея присела на ступеньку. Ребенок потянулся, чмокнул губами и в истоме вздохнул. Клавдея смахнула у него с лица надоедливую муху.

— Пригожая девка! — прошептала она, целуя влажный лобик ребенка. — Счастливое будет твое житье. Без нужды. Не так, как моей Лизаньке. И где она, бедная?

Кто-то дернул ее сзади за платок. Клавдея оглянулась.

— Ба-ба! — раздельно сказал черноглазый мальчик, охватывая шею Клавдеи руками и прижимаясь щечкой к ее волосам.

— Чш, ты, озорной, — слегка шлепнула его Клавдея, — разбудишь девку!

Мальчик отпустил шею Клавдеи. Нетвердо переступая толстыми ножками, обошел вокруг. Потом вытянул руки, повертел растопыренными пальчиками и, заливаясь радостным смехом, убежал в дом.