Хрен знат 2

Журчит кипяток. Как камни на перекате, в воде сталкиваются тарелки. Спасибо тебе, Василий Иванович, «коновал» из питерской мореходки! Мне помогло, а Мамке почему не поможет? Мы ведь с ней из одного теста. Дореформенных пятаков в сарае навалом. Дед делает из них обратные клапана для опрыскивателя. Такого добра не жалко: возьму — не заметит, попрошу — отдаст. Кто ж знал, что советские деньги где-то уже использует народная медицина? Вот только… согласится ли мамка? Отстань, — скажет, — со своими глупостями! Да и не встрянуть сейчас в разговор. Тема импортных туфель витает в воздухе плотно и без зазоров.

Понуро иду к комоду. Отдам, думаю, мамке свой юбилейный рубль. Вдруг она такого ещё не видела? Спросит, где взял, скажу, что на дороге нашёл. Зачем он теперь мне? Почтовых конвертов много, и для Гагарина хватит…

Мамка перехватывает меня на ходу, с размаху сажает рядом с собой, тискает, обнимает:

— Ну, Саня-Маня-крокодил полну попу напердил? Слушаю, говори!

Что меня, что Серёгу она читает как магазинную вывеску, влёт! Будто и правда на лбу что-то написано.

Таю… растекаюсь… плыву… из ранее заготовленных слов, на языке только начало:

— Я закончу будущий год круглым отличником!

— Умница! Это всё? — Ласковая ладонь гладит мою макушку, но по глазам видно, что мамка не верит.

— Только… я очень прошу! — Вырываюсь из податливых рук, достаю из комода игрушечную пластилиновую машинку, которую сделал очень-очень давно, ещё в прошлой жизни, тычу пальцем в переднее колесо. — Вот такие же пять копеек положи под пятку в чулок… буквально на несколько дней!

Мамка медленно отстраняется взглядом. В нём вопрос, тревога, непонимание.

— За-чем? — сухо и по слогам спрашивает она.

— Чтобы нога у тебя больше никогда не болела!

Это не передать как мамка смеётся. Искренне, самозабвенно, до всхлипа. Никакой Галкин не повторит!

Мне очень обидно. Горячей волной к глазам подступают слёзы. Наверное, это всё-таки возрастное. Уже к сорока я забуду, что такое плакать, стыдиться, краснеть…

— Напрасно смеёсси, — роняет из-за плеча Елена Акимовна. — Помнишь Пархоменчиху? Не тётку Параську, а ту, что наспроть школы жила? Староверка, крива на один глаз…

— Евдоха! — подсказывает Анна Акимовна.

— Она! — вспоминает рассказчица. — Та тоже три дня не могла на пятку ступить. А как поносила в чувяке царский пятак, прыгала как коза!

— Царский пятак? Есть у меня за божницей, сейчас принесу. — откликается Прасковья Акимовна.

Мамка смотри на одну, на другую, на третью…

— Вы с ума сошли! Я — коммунист!

— И дед коммунист! — подбоченивается бабушка. — Однако ж, водил тебя к дьяку зашептывать зуб⁈

— Мама!

— Что мама? Я сорок лет уже мама! Не сахарная. Да брысь вы проклятые! Чтоб вы повыздыхали, чуть с ног не сбивают…

Вот так. Только что размеренность, созерцание, можно сказать, покой — и вдруг, динамика, неудержимая мощь! Скоро припомнят, кто эту бузу затеял и мне обязательно попадёт.

Дед ходит возле стены. Отсчитывает шаги. На изувеченном лбу поблёскивают очки.

— Скоро они там? Одиннадцать… двенадцать!

— Посуду моют.

— А с чего разгалделись?

— Про туфли мамкины говорят.

— Тако-ое… Поросёночка, Сашка, самое время купить. Завтра курятник начну перегораживать.

— Зачем?

— Так держать-то его где? — вспыхивает спичка, на мгновение освещает прищуренные глаза. — Один поросёнок это для семьи не накладно. Что человек не доел, он подберёт. Вырастим, продадим, купим кирпич. Хату надо достраивать, комнаты две-три, скоро ведь Серёжа приедет

Были люди! Каждое слово наполнено чувством собственного достоинства. Три класса церковно-приходской школы, а к нему по-иному не обращались, кроме как Степан Александрович. Я ж до седых волос — Саня, Санёк, максимум, дедушка Саша. Эх, мне бы таким в новой жизни побыть!

Улица спит. На железке толпятся составы вагонов с кубинским сахаром. Он не такой сладкий, но зато, если насыпать три чайных ложки на двести грамм кипятка, никакой заварки не надо. Готовый тебе чай.

Уходит Прасковья Акимовна, уводит с собой сестру. Их даже не провожают — свои. Я думаю, что Петр Васильевич был бы для бабы Ани неподходящей парой. А глянуть с другой стороны, где ей другого взять? Перебирала женихами до старости, пока ни одного не осталось.

— Пора, Сашка, спать. Не то завтрева быстро сомлеем…

Мне постелено на полу, под столом. Глажу ладонью точёную ножку. Вспоминаю, как в прошлом детстве мечтал сделать из неё деревянную вазу. Тут вот, и тут обрезать — хоть сейчас ставь на комод! Тускло горит ночник. Мамка ворочается во сне. Жарко! Из-под тонкого одеяла выглядывает голая пятка с прилепленным пластырем пятаком царской чеканки. Ух, здоровенный какой! Не хочет бабушка нести на толкушку чехословацкие туфли… а ведь, скоро Серёга приедет. Будет мне и затрещин, и пендалей, и сракачей…

* * *

Сегодня семнадцатое июня, суббота. По радио предали, что Китай взорвал свою первую водородную бомбу. Через тринадцать дней будут сороковины. Закончится испытательный срок и там, наверху, будут решать, куда определить на постой мою душу, если, конечно, она есть. А то прижился! Как тот сорняк, корни пустил…