Хрен знат 2

Мои попрощались сдержано. Елена Акимовна попросила чтоб «был вумницей», мамка добавила «чтобы я за тебя не краснела», а дед потрепал меня по голове и сунул в карман бумажный кулёчек с конфетами. Не принято было на людях нежности разводить.

— Отойдём? — предложил Витёк.

Понятное дело, стесняется. Видок у него бедолаги, ещё тот. Фингал в уголке левого глаза, который ему повесил Васька Фашист в битве за Наташкину книгу, уже пожелтел. На «гулю», добытую в том же бою, наложилась ещё одна. Пацан, за которым мы гнались так долго и безуспешно, хоть и стрелял навскидку, тоже умудрился попасть в центр лба. Сейчас в этом месте болтался обрывок газеты, с обеих сторон испачканный йодом.

Настроение у Витька тоже было под стать.

— Письмо вчера получил, — без предисловий проворчал он, — К тебе прихожу — сказали, что скорая увезла.

— Мне за ворота нельзя, — сразу предупредил я.

— Чё так? А-а, ну понятно. Погнали тогда подальше от глаз, да хоть под то дерево.

— Денисов! Ну-ка, отойдите от абрикосы!

— Крову мать, — отозвался Витёк, срочно меняя курс. — Где ж тут спокою найти⁈ Ну и порядки у вас!

Я оглянулся. Врачиха по-прежнему стояла в дверях и грозила нам указательным пальцем.

«Спокой» отыскался возле забора, где не так много крапивы и торчащих из досок гвоздей. Витька достал из кармана скомканный лист бумаги и мрачно сказал:

— Читай!

Почерк у Наташки Городней был приблатнённый, с наклоном в левую сторону и весь какой-то квадратный. А вот содержанием её письмецо не баловало:

«Витя! Я передумала. Мне от тебя ничего не нужно. Пусть всё остаётся как есть. Прости, если побеспокоила».

Вот те и весь хрен до копейки! И подпись не поставила, падла. Зря я так радовался за своего корефана.

— Ну что, прочитал? — спросил Витька дрогнувшим голосом. Он уже чуть не плакал.

Спрашивать у него, нужны ли ему Наташкины письма, было бы верхом цинизма. Тут и коню понятно, что очень нужны. Напрасно источать оптимизм я также не стал. Ответил как есть, что если это не бабские закидоны, то да, дело поганое. Но шанс остаётся. Теперь мол, Витёк, всё зависит от того, на сколько процентов ты сможешь его использовать.

— Какой нафик шанс⁈ — отмахнулся он.

— Книга! — сказал я. — Завтра меня выписывают. Мы с тобой сходим на почту и отправим её бандеролью в Медвежьегорск.

— Так она ж написала…

— Забудь! Ты ничего не читал и мне ничего не показывал. Это письмо задержалось на почте. Почтальон его принесёт дня через два-три.

— Понял, — мой корефан воссиял, но тот же опять сник. — Ну, отправим мы ей книгу, а дальше что?

— А дальше, Витёк, нужно напрячься и сделать так, чтобы ты из простых знакомых стал для Наташки человеком необходимым. Чтобы она ждала твоих писем, как новогоднюю ёлку.

— Ну, ты сказанул! Что я тебе, Пушкин?

Бог мой, сколько убедительных слов вертелось на моём языке! Любому взрослому мужику я объяснил бы на пальцах, что делать и как. Да он бы и без меня во всём разобрался. Но победить детский максимализм, взрослому разуму не под силу. Кто в этом возрасте не считал, что он это пуп земли и всё в этом мире происходит ради него? Разве что Чапа? Вот этот пацан точно осознаёт всю зыбкость своего бытия и с благодарностью воспринимает каждое мгновение жизни, всё, что ему отпущено свыше.

— Мы напишем такое письмо! — ещё круче «сказанул» я. — Спорим на шалабан?

— Давай! — согласился Витёк. — Ты мне как раз один должен. Если что, в роще. Значит, до завтра?

— Ыгы.

Про Витькину походку я говорил. Сегодня он превзошёл себя. Так лихо размахивал своими клешнями, будто отпугивал комаров. Дойдя до ворот, столь же стремительно вернулся назад:

— Слышь, Санёк, что мы такого напишем, что она обязательно будет ждать следующего письма?

— Напишем, что около школы положили асфальт. Кто из её подруг будут с тобой учиться в одном классе, а кто в параллельном. И дальше в том же ключе. Всё что ей интересно.

— Тю на тебя! — сплюнул Витёк. — С чего это ты взял что она будет читать разную ерунду?

— Это для тебя ерунда. А для неё нет. Если б нашёлся рядом с Наташкой такой человек, что писал бы тебе о ней такую же ерунду: с кем дружит, как учится, на какой парте сидит, ты стал бы читать?

— Спрашиваешь!

— А она тебе что, из другого теста?

Дал я короче ему конфет, проводил до ворот. Слишком уж тема неисчерпаема. О Наташке Городней он может разговаривать вечно. В пути Витёк трепыхался, пытался внести пару своих предложений в будущий текст письма. Но я сказал, как отрезал:

— Спорил на шалабан? Значит, будешь писать только то, что я тебе продиктую.

* * *

— Ну, ты прям министр какой! — засмеялся Чапа. — Мне тоже хотелось бы так. Буду умирать, попрошу, чтоб на моём памятнике написали: «Приём посетителей с восьми до двенадцати ноль-ноль».

Это не передать, как было страшно слышать такие шуточки от десятилетнего пацана! Всем тоже стало не по себе. Даже медсестра возмутилась:

— Чаплыгин, а ну прекрати! Тебе ещё жить да жить. И не таких на ноги ставили! Что за панические настроения?

Чапа дурашливо вскинул вверх обе руки:

— Я чё? — я ничё…