Поскольку политическая жизнь Франции продолжает определяться партиями, то следует признать, что христианско-демократический центр существует еще определенное время после создания «Демократической силы». Этот центр по-прежнему формирует свое специфическое социокультурное и политическое пространство, продолжает присутствовать на национальных и местных выборах. Вместе с тем его влияние сильно сужается, равно как и разбросанность наследников по разным политическим флангам. Ш. Деламар и Ф. Оливье подчеркивают: «Христианская демократия, такая, какой она создавалась с 1848 года, сегодня выполнила свою роль. Она исчерпала свои возможности. Она вывела христиан из их политической изоляции. Они не являются больше «побежденными 1789 года». Она также способствовала сначала сдерживанию, затем поражению коммунизма… С падения коммунизма в 1991 году основной повод существования традиционных христианско-демократических партий кажется исчезнувшим, так как их первая мотивация, реинтеграция верующих в Республику не представляется больше необходимой»[885]
.Христианская демократия сегодня не имеет однородного и стабильного электората, вынуждена признать торжество индивидуализма, универсальных общечеловеческих ценностей (либеральных по духу) и смириться с закатом традиционных ценностей (семьи, брака, морали, религии), вынуждена бороться с новыми вызовами (безработица, «исключения», иммиграция), которые формируются уже поверх национальных границ. «Выбор избирателей по-прежнему связан с ценностями, но эти ценности все больше трудно сформировать в связные системы, сильную и стабильную идентичность»[886]
, – пишет социолог Э. Швейсгют. В итоге, личные стратегии и амбиции играют сегодня куда более важную роль, нежели доктрина.Французский политолог Ю. Портелли в статье, опубликованной в газете «Фигаро», делает одно простое наблюдение: христианские демократии в Европе преуспели в тех странах, где они сумели выйти за «католический мир», тогда как те, кто потерпел неудачу в этом предприятии, как МРП во Франции или испанская христианская демократия, пришли в упадок. «Если французские христианские демократы не хотят стать, как в Испании, простым течением крупной консервативной партии, – писал он, – им надо ответить на двойной вызов: их правительственная культура и их проект создают неоспоримые пункты, тогда как интеллектуальная и духовная традиции, которые их питают, как и форма политической деятельности, позволяющая им распространять свое влияние, нуждаются первая в модернизации, вторая в перестройке». Он отметил, что в интеллектуальном плане многочисленны те, кто готов перевернуть страницу и создать «тотально светскую партию, а не просто секуляризованную». «Такой демарш, который трактуется как победа либерального католицизма и его «частного» видения веры, не обходится без вопроса о настоящем состоянии отношений между христианской этикой и политической деятельностью в обществе, где поведения и ценности в течение долгого времени не являются больше теми, которые господствовали в золотой век социального католицизма». В политическом плане христианская демократия может существовать лишь по примеру голлистов и социалистов, «способных выстраивать личные и коллективные долгосрочные стратегии». Иными словами, это подразумевает «большой вызов, который идет против течения принятых идей о конце идеологий и закате политических партий, но который имеет лишь другую альтернативу в краткосрочном исчезновении»[887]
.В новой культуре консенсуса сосуществуют все политические тенденции (например, католики и коммунисты). Любая проблема может быть интегрирована в правительственную программу. Нет больше крупных антагонистических ставок, мобилизующих проектов общества. В этом факте прослеживается нарушение главного закона возникновения политической культуры: чтобы сформировалась новая политическая культура, необходимо, чтобы одновременно сформировалась и антагонистическая политическая культура. Единственная партия, которая смогла бы сыграть такую роль, это Национальный фронт. Но способен ли он на это? Иными словами, мы имеем дело с осколками прежней христианско-демократической политической культуры, которая, исчерпав свои возможности и выполнив историческую миссию, стала подкультурой демократии, сведенная к аморфным и быстро распадающимся сетям влияния, но неспособная доминировать как раньше в современном политическом пространстве.