Проблемы, однако, возрастали, потому что росло число подданных, которые рассматривали перемену конфессии более «современным образом», чем их князья. Для них эта перемена по желанию государства становилась проблемой совести, и эту проблему власти долгое время не замечали. Так, где возникало это различие в оценках, там это приводило, в пору начинающегося нового времени, к нарушениям свободы совести, о которых шла речь выше; и в каждый исторический период они имели место в государствах, которые добивались религиозного единства своих граждан. Когда в Европе эпохи Просвещения значительно увеличилось число тех, кто был привержен «более современным воззрениям», девиз «чья власть, того и вера» утратил своё конституционное значение.
В Европе христиане долго воспринимали друг друга совершенно так же, как в эпоху раскола папства: существовавшие тогда две или три партии, явно враждовавшие, понимали, что все они принадлежат к одной церкви. Имея такой опыт, в контексте взаимоотношений латинян и греков, существовавших в пору крестовых походов и во время Лионского, Базельского и Флорентийского соборов, европейские владыки, если они имели подданных восточной церковной традиции, придавали столь же малое значение разделительной линии между ними и подданными западной церковной традиции, а равно и тому, что возникли новые грани в период Реформации между «папистами» и «реформатами». При переходе от восточного к западному христианству или при присоединении отдельных верующих или целых общин к унии большинство тогдашних христианских властителей Европы не считали это ни «переходом в другую веру», ни «вероотступничеством».
Правда, признанию этого факта мешает многим нашим современникам миф, созданный в XIX-XX столетиях о так называемом расколе Церкви в 1054 г., вследствие чего со времени Высокого Возрождения (в разительном противоречии с догматом веры о единой, святой, вселенской, апостольской Церкви!) будто бы существовали рядом друг с другом, но отделённые друг от друга Католическая и Православная церкви. Он мешает понять всю важность того, что вкладывали наши предки в понятие о расколе, и он склоняет к серьёзным ошибкам в толковании действий церковных и государственных деятелей в Европе начала нового времени.
1. Рим эпохи тридентской реформы заботится о единстве
Вновь усилившееся в результате католической реформы папство развило большую активность в поисках зримого единства христиан. Возникший новый централизм, вместе с другими проявлениями, имел следствием то, что курия со временем брала на себя всё большую ответственность за дело единства. Желание единообразия в церкви, которое было присуще протагонистам католической реформы, и охватывающий весь мир кругозор пап-реформаторов наложили отпечаток на все предпринимаемые отныне Римом действия.
Греческая традиция в Южной Италии и на Сицилии не прекратила существования после норманнского завоевания; в период после собора во Флоренции она даже приобрела новую жизнь, потому что греческие и албанские беженцы спасались там от наступающих турок. Согласно Флорентийским соборным соглашениям, у них могли действовать, — при папах эпохи Возрождения, — греческие епископы, которые посвящались в Константинополе или в Охриде и получали юрисдикционную поддержку в Риме; еще Пий IV (1559-1565) в 1562 г. недвусмысленно это одобрял.
Потом обнаружились трудности в рамках региональных соборов, торжественно созванных для проведения тридентских реформ и, как подразумевалось, принятия объединительных мер собора. Оказалось, что существовавшие до сих пор великодушные правила в отношении итало-греков не могут дольше сохраняться. В бреве «Romanus pontifex» от 16 февраля 1564 г. Пий IV опубликовал новые канонические предписания для греков, и Пий V утвердил их буллой «Providentia Pomani Pontificis» от 30 августа 1566 г.
Греческие епископы-раскольники, как теперь их именовали, объявлялись ненастоящими епископами; их следовало заключить в тюрьму, выдать Риму и побуждать к отречению от своей ереси и к доказательству верности тридентскому исповеданию веры. Клир и верующие нелатинского обряда должны были быть поставлены под непосредственную юрисдикцию местных итальянских епископов, приведены в полное подчинение им, но даже после этого не должно было даваться разрешение для «communicatio in sacris» (общения в таинствах) между ними и латинянами.