Христос остановился в Эболи

Было уже десять часов, я должен был возвращаться домой. С моей террасы я еще долго смотрел на огни, взлетавшие и с шипением падавшие на глину тимбоне, и слушал шум взрывов. Барон возбужденно глядел вверх и лаял при взрывах. Потом — быстрый взлет двадцати огней сразу, большей финальный удар; и я услышал стук шагов по камням, хлопанье дверей — люди постепенно начали расходиться.

Сельский праздник с его лихорадочным, пламенеющим возбуждением кончился; животные уснули, и в поселок, окутанный мраком, снова вернулось молчание.

Но дождя не было и в следующие дни, несмотря на молебен, на призывы дона Трайеллы и ожидания крестьян. Земля была слишком твердой, чтобы обрабатывать ее, оливы начали сохнуть на изнывающих от жажды деревьях; но черноликая Мадонна оставалась бесстрастной, равнодушной природой, чуждой милосердия, глухой к мольбам. А между тем в воздаваемых ей почестях не было недостатка. Правда, они гораздо больше походили на почести, воздаваемые Могуществу, а не Милосердию. Эта черноликая Мадонна, как земля, может сделать все: разорить и привести в цветущее состояние; но она никого не признает и движет временами года по своей непостижимой воле. Черноликая Мадонна для крестьян не добрая и не злая, а гораздо больше. Она напускает засуху и обрекает на смерть, но она и кормит и защищает; нужно поклоняться ей. Мадонна ди Виджано с большими невидящими глазами на черном лице взирает на жизнь во всех домах, прибитая четырьмя гвоздями к стене у изголовья кровати.

Дома крестьян совершенно одинаковые: единственная комната, которая служит одновременно кухней, спальней и почти всегда хлевом для мелкого домашнего скота, если рядом с домом нет специального сарайчика, который здесь называют греческим словом «catoico». С одной стороны — печь, в которой готовят пищу, зажигая хворост, приносимый ежедневно с полей; поэтому стены и потолок черны от дыма. Свет проникает через дверь. Комната почти целиком заполнена громадной постелью, гораздо больше обычной двуспальной кровати, на постели спит вся семья — отец, мать и дети. Самые младшие, пока их кормят грудью, до трех-четырех лет, лежат в маленьких колыбельках или корзинках из ивовых прутьев, подвешенных на веревках к потолку, чуть повыше кровати. Чтобы покормить грудью, матери не надо вставать, достаточно протянуть руку и взять ребенка к груди; потом она опять кладет его в колыбель и одним ударом руки заставляет ее долго качаться, как маятник, пока ребенок не перестанет плакать.

Под кроватью помещаются животные. Пространство, таким образом, разделено на три этажа: на земле животные, на постели люди, а выше — грудные дети. Я наклонялся над постелью, чтобы выслушать больного или сделать впрыскивание женщине, стучавшей зубами от малярийной лихорадки и курившей из-за этого; головой я стукался о подвешенные люльки, а между ног неожиданно пробегала свинья или испуганная курица. Но что меня всегда поражало (а я теперь побывал в большей части домов), это устремленные на меня со стены над кроватью взгляды двух неразделимых идолов-покровителей. С одной стороны черное хмурое лицо и большие нечеловеческие глаза Мадонны ди Виджано; с другой, напротив, цветная картинка, на которой виднелись живые глаза за блестящими очками, широкий ряд зубов, открытых в приветливой улыбке.

Это был портрет президента Рузвельта. Я никогда не видел ни в одном доме никаких других изображений: ни короля, ни Муссолини, ни тем более Гарибальди или какого-нибудь другого знаменитого итальянца, каких-нибудь святых, которые тоже могли бы с некоторым основанием висеть здесь; но Рузвельт и Мадонна ди Виджано присутствовали всегда. Когда смотришь на эти лубочные картинки, висящие друг против друга, кажется, что это два вида власти, между которыми поделена вселенная, но стороны действительно переменились ролями. Мадонна была здесь свирепая, безжалостная, темная архаическая богиня земли, владычица сатурналий этого мира; президент — нечто вроде Зевса, благосклонно улыбающегося божка, хозяин другого мира. Иногда третье изображение составляло с этими двумя нечто вроде троицы: бумажный доллар, последний из привезенных оттуда или присланный в письме мужем или родственником, был приколот гвоздиком к стене под изображением Мадонны или президента или между ними, как некий святой дух, посланец неба в мир мертвецов.