Христос остановился в Эболи

Они вспомнили о моем прежнем желании, о котором я уже успел забыть, и решили подарить мне собаку. По их мнению, ни одна собака не была достойна меня, кроме знаменитого Барона; и Барон должен был стать моим. Они долго просили и хлопотали и наконец убедили хозяина отдать пса, вычистили его, вымыли, нашли ему красивый ошейник, намордник и поводок. Антонино Розелли, молодой цирюльник и флейтист, который мечтал ездить со мной по свету в качестве секретаря, подстриг его подо льва, — спереди оставил длинную шерсть, сзади обрил, а на конце хвоста выстриг большую длинную кисточку; такой облагороженный, белый, надушенный и преображенный, Барон, неистовый Барон, был подарен мне на добрую память о славном городе Грассано за день до моего отъезда. Когда он предстал предо мной таким похорошевшим и преображенным, я уже не мог понять, какой он был породы: он казался мне странной смесью пуделя со сторожевой. На самом деле он был, вероятно, сторожевой собакой, но особой породы или необычайной помесью; я больше нигде не встречал ему подобных. Он был средней величины, весь белый с черными пятнами на концах ушей, очень длинных, свисавших на очень красивую морду, напоминавшую пасть китайских драконов, страшную, когда он скалил зубы в ярости; не поворачивая головы, он следил за мной круглыми человеческими орехового цвета глазами с выражением то нежности, то своеволия, то детской загадочной игривости. Шерсть у него была длинная, почти до самой земли, кудрявая, мягкая и блестящая, как шелк; хвост, согнутый дугой и развевавшийся на ветру, как султан на кивере восточного воина, был толстый, как у волка. Это было веселое, своевольное и дикое существо; он был привязан ко мне, но не раболепствовал; слушался, но сохранял свою независимость; сумасброд и непоседа, ласковый, добродушный, но, по существу, непостижимый. Он не столько ходил, сколько скакал большими прыжками, встряхивая ушами и шерстью; прыгал за бабочками и птицами, пугал коз, дрался с собаками и кошками, носился один по полям вслед за облаками, всегда возбужденный, точно играл в какую-то воздушную игру или гонялся за волнообразной нитью невинных нечеловеческих мыслей; он был воплощением причудливого духа лесов.

С самого нашего приезда в Гальяно мой необычный спутник приковал к себе всеобщее внимание, и крестьяне, находящиеся во власти дикого колдовства, сразу отметили его загадочную природу. Они никогда не видели подобного животного; в поселке были только не породистые ищейки, встречались хорошие охотничьи, но жалкие, забитые, плебейские; редко пройдет за стадом и пастухами какой-нибудь свирепый болотный пес с торчащими для защиты от укусов волков железными шипами на ошейнике. И потом, моего пса звали Барон. В этих местах имена кое-что значат; в них заключается магическая сила; слова для крестьян не условность, не дуновение ветра, а реальность, нечто действующее. Он на самом деле был для них барон, синьор, могущественное существо, которое надо было уважать. Если с первого дня крестьяне смотрели на меня с симпатией и даже восхищением, я, конечно, обязан был этим отчасти моему псу. Когда он пробегал с лаем, скача как сумасшедший, бездумно, естественно, свободно, крестьяне показывали на него пальцем, а мальчики кричали: «Смотри! Смотри! Полубарон, полулев» [33]. Барон был для них геральдическим животным, львом с поднятой лапой на щите рыцаря. И в то же время — только псом, животным, как все другие. Но эта его двойная природа была удивительной. И я тоже любил его за это естественное многообразие. Теперь он мертв, как и мой отец, которому я его подарил, и похоронен под миндальным деревом на берегу Лигурийского моря, в той моей земле, куда я не могу ступить ногой, ибо, кажется, власть имущие в своем священном ужасе открыли, что и во мне заключена двойная природа, что и я полубарон, полулев.

Для крестьянина все имеет двойной смысл. Женщина-корова, мужчина-волк, Барон-лев, коза-дьявол — это только наиболее определенные и отчетливые образы; но каждый человек, каждое дерево, каждое животное, каждый предмет, каждое слово заключает в себе двойственность. Только разум и вместе с ним религия и история имеют один смысл. Но ощущение бытия, искусства, языка, любви многообразно до бесконечности. В мире крестьянина нет места для разума, религии и истории. Нет места для религии, потому что все— частица божественного, потому что все реально, а не символически божественно: как небо, так и животные, как Христос, так и коза. Все настоящее волшебство. Даже церковные церемонии становятся языческими обрядами, прославляющими единое существование вещей, бесчисленных земных богов поселка.

 Была середина сентября, воскресение Мадонны. С самого утра крестьяне, одетые в черное, заполнили улицы; здесь были и чужие — музыканты из Стильяно, пиротехники из Сантарканджело, которые должны были изготовить бомбы и ракетницы.