Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

Он поднял ресницы и понял, что это катятся по ступеням, убегают монахи. Книги по-прежнему лежали на полу.

Христос бросал с гульбища в народ охапки ожере­лий и деньги:

— Спокойно подходите, люди. Берите по золотому либо по жемчужине. Хватит этого на зиму, лишь бы было где купить. Берите! Не надобно это ни Житной ма­тери, ни мне. Несите детям! Живите! Для кого, если не для себя, собрали всё это они?!

Золотой дождь падал на руки людей. И за всё это время никто не толкнул другого, не наступил на ногу, не выругался, не взял больше одной жемчужины, либо одной монеты, либо — если семья была слишком боль­шая — двух. Деньги принадлежали Житной матери, их нельзя было шарпать.

— Разве они пастыри? Они предались разврату так, что совершают всякую нечистоту с ненасытностью. Морды их хуже задницы дьявола. Матей ещё о них сказал... правда, Матей?..

— Н-но...

— Любят, мерзавцы, предвозлежания на пиршествах, и председания в синагогах... и приветствия в народных собраниях, и чтобы люди звали их: «учитель! учитель!».

Молча, сурово слушал люд.

Глава XXXVI

ЧТО ЛЮБЯТ ПАКОСТНИКИ ЛИБО ШПИОН

И неудивительно: потому что сам cатана принимает вид Ангела света.

Второе послание Коринфянам, 11:14

Не ешь чересчур сахару — заведутся у тебя там, где не надобно, пчелы.

Белорусская неродная мудрость

Они действительно любили то, о чём говорил лю­дям с гульбища Братчик. Но сейчас им было не до этого, так как больше всего они любили своё спокойствие, свою власть и самих себя. Первое полетело сегодня ко всем чертям, вместе с виленским гонцом, и можно было предположить, что если так пойдёт и дальше, то полетят второе и третье.

Поэтому не было более щедролюбивого собрания за всю историю в большом судном зале. Все сливки со­брались тут сегодня защищать свою любовь.

Сидели все духовные особы, как католические, так и православные, ибо любовь их была одинакова; сидели радцы и войт, ибо они разделяли ту любовь. Сидел Кор­нила, ибо ему приказывали от имени любви. Сидел бур­гомистр Юстин. По привычке скорее, ибо первых двух любвей его успешно лишали, и потому он не мог любить и уважать себя.

Пред любящими стоял расстрига Ильюк, прежде пророк по склонностям, теперь — по заданию:

— Вот и всё... А люди в городе говорят, что непре­менно он теперь за Городню возьмётся... Мол, пускай только позовёт — все пойдём... Мол, вот это настоящий Христос наш. На что уж татары да иудеи — и те его ожидают. Название, говорят, имя — это дело десятое. По-ихнему он Христос, по-нашему «мессия», «махади» и чёрт его знает ещё как.

— Хорошо, Ильюк. Но мы ведь сразу анафему ему огласили, — сказал Лотр. — Как это слушают? Неужели нет устрашения?

— Плюются, — опустил звериную голову Ильюк. — Говорят: «Это всё равно...»

— Ну, почему замялся?

— Не карайте... «всё равно как дьяволы анафематствовали бы ангела».

— Т-так, — задумался Босяцкий. — А юродивые кричат? А ты?

— Кричим. «Срамота наготы его... Печаль вели­кая... зверь, глазами исполненный спереди и сзади». Как поужаснее кричим, чтобы непонятно: «Солнце, как вла­сяница! Море делается кровью! Семь тысяч имён челове­ческих в одной Городне погибнет!»

Он загикал и закричал так, что во всех мороз побе­жал по спине.

— А они не обращают внимания. Говорят: всё равно жизни нет. И сегодня Кирик Вестун, кузнец, да дударь «Браточка» говорили какому-то усатому, чтобы он оста­вался тут и помогал... А мы, мол, выходим и ожидаем, а какой-то Зенон (один Гаврила в Полоцке!) чтобы соби­рал людей, да идём ему навстречу.

— Нашли? — спросил Комар.

— Нет, — ответил Корнила. — Успели убежать. А Зе­нона никто не знает. Наверно, не из Городни.

— Ч-чёрт! — возмутился доминиканец. — Ну, хоро­шо, пока ничего не случилось. Именно пока. Опасность есть, но пока лишь тень опасности. А вы то ошибку за ошибкой совершали, а то головы от ужаса потеряли. По­родили чудовище и не знаете, как усмирить.

Обратился тихо:

— Ильюк, ты обижен. Найди людей, способных раз ударить ножом.

— Не получится, — ответил расстрига. — Все молятся на одну его память. Да и я также боюсь. На куски разорвут. Верят. Пускай себе он это и силою Вельзевула чудачит.

— Жаль. Мог бы получить триста злотых.

— Мёртвому что тридцать, а что и три тысячи.

— И всё же позаботься о ноже. Иначе...

— Постараюсь, — понял Ильюк. — Постараюсь найти.

— И ещё постарайся кричать погромче, что это ан­тихрист, что тяжело сразу разобраться. Ступай.

Ильюк пошёл: сугроб грязного меха и нечёсаных во­лос. Синклит молчал. Потом Лотр буркнул:

— Смрад какой! И любите же вы этих шпионов, разведчиков, доносчиков. Стыд просто.

— А вы не любите? — тихо поинтересовался доми­никанец.

— По-моему, тоже глупость это, — возразил епископ Комар. — Не следить надо. Не следи, а секи. Пий V прав [13].

Лицо налилось бурой кровью, пенные хлопья зашевелились в уголках рта.