Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

Чёлн оттолкнули. Яростное течение закрутило, понесло его на середину. Юрась видел, как отражаются в Немане берега, и слепяще-белые облака, и шапки де­ревьев, сизые леса на горизонте — вся эта земля, по ко­торой столько ходили его ноги и по которой им больше не ходить.

И тогда, чтобы уже не сожалеть больше, он бросил меч:

— Ваш час и власть тьмы.

Его схватили.

Глава LII

РАВВУНИ

И поразил Филистимлянина в лоб, так что камень вонзился в лоб его.

Первая книга Царств, 17:49

Всё ещё ревела и ревела над городом дуда. Над ранеными, над трупами, над мортусами, над мародёрами, над всей этой кровавой, навозной помойкой, в какую именем Бога превратили большой и красивый белорусский город, диамант Немана, Городню.

Этот звук тревожил, напоминал, угрожал. И тогда на остроконечные крыши ближних домов послали лучников.

Дударь трубил, ему больше ничего не оставалось. Немного даже слащавое лицо «браточки» теперь было словно из камня. Шагайте, топчите землю, мёртвые Божьи легионы. Встаньте, обесславленные, дайте отпор тем, кто надругался над вами, отрекитесь от того, кто вас предал.

Рыдала дуда. Лучник натянул лук. Звучно лязгнула по бычьей перчатке тетива. Стрела пробила меха и вонзилась дударю в ямку на границе груди и шеи, туда, где «живёт душа».

...Тишина легла над трупами, и её услышали все. Услышали её и Раввуни в челне, и Братчик на 6epeгy. Только Иуда увидел страшное раньше, потому что к Христу как раз подходил Лотр. В руке у пастыря была кошка — семихвостая плеть с крючком на каждом конце.

— Лжеучитель! Ересиарх! — лишь тут ярость на его лице плеснулась наверх, смывая последние остатки пред­ставительности. — Грязный схизматик!

Весь побагровев лицом, он секанул кошками, сры­вая у Братчика с плеча одежду и кожу. Замахнулся второй раз — Босяцкий и Комар схватили его за руки: поняли, сорвёт со схваченного кожу без суда.

Братчик плюнул Лотру под ноги.

— Вишь, испугался как! Ну чего ты? Шкуру с меня дерут — чего ж ты горланишь! Признавайся, нунций, сколько раз от ужаса угрешился, пока я вас колотил, как хотел?

Он жаждал, чтобы его поскорее убили. Тут, на месте. Он боялся пыток. Но он не знал, какую пытку они подготовили ему. Увидел, что все смотрят то на него, то на реку, взглянул и впервые потерял самоо­бладание.

— Где же твоя честь, Лотр?! Где же твоё слово, Босяцкий?! Где, вшивые пастыри?!

Два челна отчаливали от берега, готовясь в погоню, каждом было по четыре вооружённых гребца.

— С тобою да честь? — спросил Лотр.

— Босяцкий, ты ведь сказал juzo! Где твоя совесть?!

— Ну, — пёс Божий улыбнулся почти приятной умной улыбкой. — Моя совесть, конечно, не вынесла бы этого, но ты не заметил, не дослышал — я вместо juzo, ска­зал izo, что значит «горю». Ты слишком простодушен, сын мой. Мужчина может молчать, если видит несправедливость, и остаться честным. А женщина — скажем, она — молчать перед на­сильником, и это не опозорит её, и останется она такой же верной или непорочной даже.

Христос попробовал ударить его ногою в пах, но не достал. Его оттащили. Даже он, во сто раз ловчее любого из этих, полный властелин своего тела до последнею нерва, ничего не мог сделать, если десять человек держат его.

— Делай что хочешь, — изо рта у Босяцкого словно плыл вонючий навоз, словно травинка жала высовыва­лась из-под языка, — лишь внутренне в этом не участвуй, юный мой друг.

— ...щенок, — плюнул Христос. — Думаешь, за те несколько лет ты видел, ты думал больше меня? Навоз­ный червь. Ты солнца не видел, веков не видел, быдло!

— Да вообще пощады Божьей не избавишься даже, если дашь присягу без намерения сдержать её. Вот я тебе пообещал: «Исполню». А про себя прибавил: «Если меня к этому вынудят или я сам пойму, что ты не враг, а полез­ный для отечества и государства человек».

И тогда, понимая, что это всё, что этим людям мож­но даже плевать в глаза, он, сам не понимая, на что на­деется, в исступлении крикнул:

— Раввуни! Раввуни! Рав-ву-ни-ни!

Услышав этот крик, Иуда, который давно уже видел погоню, в отчаянии заметался по чёлну. Река мчала, бе­рега пролетали быстро, но ещё быстрее, каждый словно на крыльях, приближались, во взмахах вёсел, челны пре­следователей.

Иуда сел и начал неумело грести. Поставил чёлн сначала боком, потом кормой, потом снова носом. Весло зарывалось в воду, выныривало оттуда в облаках брызг. Иуда не умел грести. Он, вообще, мало что умел. Ни грести, ни фехтовать, ни плавать. Где он мог научиться этому?

Тогда он решил молиться. Вот помолится немно­го, пускай не по правилам, а потом возьмёт женщину и прыгнет в воду, и, поскольку не умеет плавать, а она связана, — они непременно пойдут на дно. И это хоро­шо. Избавиться от мучений и не предать Братчика.

Он сосредоточился и с ужасом вспомнил, что не помнит ни единого слова. Не потому, что забыл за время странствий, а просто так... Бог ушёл из души. В желании оттянуть время и вспомнить он увидел на дне чёлна забы­тую мерёжу. Смекнул что-то. Начал по-звериному рвать зубами, срывая каменные грузила. Освобождённую сеть бросил в воду.