Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

Пока погоня путалась веслами в брошенном неводе, чёлн Иуды успел немного отдалиться. Фигуры Христа и церковников на откосе были уже едва ли не в четверть дюйма. А Иуда всё не мог вспомнить ни слова. Вместо этого лезло в голову неподходящее: лицо Шамоэла... он сам во время драки в воротах слонимской синагоги... розовое солнце над Щарой. Пламя светильников... Раб­ское лицо отца, когда он однажды говорил с гетманом Огинским.

Иуда заколотился от униженности и позорного бессилия.

Что он мог? Кто учил его защищать жизнь, если учителя сами не умели делать этого? Отхлестали только розгами. И не однажды. Но почему-то помнится лишь тот случай. За что они тогда его?..

— Раввуни! — долетел издали голос.

И тут он вспомнил, за что его лупцевали в тот раз. Погоня была уже совсем близко. И тогда Иуда встал.

Медленно снял с себя широкий кожаный пояс, обмотал его конец вокруг запястья, другой сжал в ладони Взял каменное грузило. И выпрямился, крутя самодельную пращу.

Камень зафырчал, вырвался, попал в лоб кормчему первого челна. Молитвы подвели. Забытое, казалось, искусство — не подвело. Кормчий выпустил кормило, юркнул головою в воду. Ладья закружилась на месте.

Раввуни засмеялся. У преследователей было лишь холодное оружие, у них не было даже луков.

Ещё удар. Ещё. Ещё.

Он бросал и бросал камни. И с каждым ударом вы­прямлялся и выпрямлялся. Впервые в жизни кричал что-то в яростном восторге:

— Я не марал рук... Я не убивал!... На тебе, холера! На! На!

Один из камней сломал весло на первом челне. Камни летели градом, били, валили. Стоял на корме вы­прямившийся человек. Крутил пращу.

...Челны закружились, потом замедлили ход, под градом камней поворотили к берегу.

Человечек на корме всё ещё крутил пращу. Потом закинул её за плечо. Почти величественный. Почти как Давид.

...Христос на берегу, увидев всё это, засмеялся,

— Ты чего? — в недоразумении спросил Босяцкий

— Ну, пастыри. Ну, спасибо за зрелище, а так я было и нос повесил; хорошо, что не отвели, дали увидеть. Ну, пропащее ваше дело. Уж если вы эту овцу, которая никого не обидела, кусаться заставили — тогда ещё не всё потеряно. Дрянь ваше дело. Дерьмо. А-ха-а-а!

Его повели от берега, а он хохотал, и смех его был страшен.

...Чёлн между тем мчала и мчала вода.

— И хотел бы я знать, как мы теперь доберёмся до берега, — размышлял Раввуни.

Анея, уже развязанная иудеем, безучастно сидела на дне челна. Проплыли лесистые горы, тронутые кое-где первой желтизной осени. Выбежала на кручу красная, трепетная осинка. Любознательно смотрела, а кто это плывёт в челне. Песчаная коса далеко врезалась в тёмно-синюю воду, и кто-то на косе неистово махал руками. Иуда присмотрелся и с замиранием сердечным узнал: на косе стояли Кирик Вестун, резчик Клеоник и Марко Турай.

— Сюда правься! — крикнул кузнец.

Раввуни развёл руками. Весло во время драки ухватила река. И тогда Марко и Клеоник бросились в воду, начали резать её плечами, доплыли, рывком поворотили чёлн к берегу и потащили его. В брызгах свежей воды на загорелых плечах, в пене и хрипе, как водяные кони, как невиданные морские боги.

Иуда черпал забортную воду и омывал лицо, чтобы никто не заметил, что он плачет.

На 6epeгy они долго обнимались и хлопали друг друга по плечам.

— Братец, — захлёбывался Иуда. — Жив... Братец.

— Жив, — подтвердил кузнец. — На зло некоторым, чтоб им на брюхе ползать, а зад тащить.

— Фаустина где?

— На хуторе, — ответил Клеоник. — Сейчас у нас будет жизнь такая, что опасно...

Марко молчал. Иуда знал отчего. Гиава Турая схватили.

— Ничего, — обнадёжил Раввуни. — Главное — и живы. Цела голова и думать можно.

— Зачем?.. — без слёз спросила Анея. — Зачем спасали? Умереть бы. Так оно спокойно.

— Зачем? — и Иуда скверно выругался в гневе. Ошеломлённая Анея заморгала глазами. Румянец стыда залил всё лицо. Но Иуда не обращал внимания на это. Любыми средствами он был рад стряхнуть это бабское оцепенение. Даже бил бы.

— А затем, чтобы не сидеть с ним. И чтобы мысль таки была. И чтобы спасти или поехать всем вместе за милую компанию к праотцу Аврааму, и обниматься там с уважаемой бабушкой Рахилью, и до скончания дней есть без выпивки одного жареного левиафана, аж пока не начнёт тошнить... Тоже до скончания веков.

Он был совсем иным, и все остальные смотрели на него удивлённо.

— Пошли... По дороге поговорим.

...Они шли и толковали о том, что им делать, уже довольно долго, когда Иуда заметил в мелькании лесной листвы какую-то тень. Человек сидел спиною к дороге, и Иуде показалось, что он узнал его. Остальные ничего не заметили.

— Ступайте, — бросил он остальным. — Я догоню.

Обождал, пока друзья не исчезли за поворотом, и осторожно пошёл к человеку. Мягкая трава глушила шаги. Какая-то птица, названия которой он также пока не знал, свиристела в листве. Так ему повезло стать почти за спиною сидевшего.

Иуда не ошибся. Беглец, предательская стерва Ма­тей, сидел и пересчитывал деньги. И тогда Раввуни громко сказал:

— В дни царя Соломона был в Иерусалиме некий, кто трахнул в храме, ибо динарий обещали ему.

При первых звуках голоса Матей вскинулся. Глаза были белы от страха.