Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

— Вот, отец, принесли.

— Хорошо, хлопцы... Завтра немного раньше по­бужу. В Заэдемье скородить надо, пырей из облаков так и лезет. Скажи ты, холера, в порядок его никак не приве­дёшь, как с земли завезли с навозом. Скородить, хлопцы! Опять же, нектар с амброзией не собраны. Ну, ступайте пока что, выпейте там.

— Добрый день, — поздоровался Христос.

— Здравствуй, — ответил Бог. — Заходи в хату.

— А я в тебя не верил, Отче.

— И правильно делал. Это ведь как сон. Сон стра­дающих. Гибнущих, как ты.

Зашли в хату, вытерев от облаков ноги на дымчатом половике. Помыли руки под глиняным рукомойником. Мария, очень похожая на Анею и Магдалину, вместе взя­тых, кланялась низко:

— Заходи, гостьюшка, заходи, родненький. А вот ведь и думала, что добрый человек зайдёт. Мойся, угощать сейчас буду, быстренько. А что это за гостьюшка такой предорогой?

В хате всё было богато. Вышитые полотенца, строганый пол. На полках — муравленые мисы, целых двадцать штук. Белая печка с десятками выступов и ниш, разрисованная цветами и гривастыми конями. На дубовом столе, на суровой льняной скатерти — «вдовы» в виде баранок с травничками, ягодными водами и, судя по аромату, с тминовкой, высыпанная вяленая рыба, огнедышащие раки, посыпанные зелёным укропом, чёрный хлеб, печённый на кленовых листьях, колбаса, выковырянная из кувшина, где лежала она и хранилась в топлёном холодном сале. Тут же огурцы солёные и огурцы свежие, а при них мёд, редька в сметане, белый сыр, клетчатый от полотна, в которое был завёрнут, мочёные яблоки и много-много чего ещё. Саваоф разделывал ножом блестяще-коричневую тушку копчёного гуся. Христос сидел в красном углу и смотрел на всё это богатство.

— Это вы все так кушаете?

— А то как же.

— По праздникам?

— Почему? Каждый день. Да и ты ведь хотел этого для людей.

— Хотел. Не верил, что будет скоро.

— Бу-удет.

Саваоф достал из-под скамьи «аиста». Улыбнулся:

— Вишь, снова отлила немного в белое тесто. Это же такой продукт истратить попусту!

— А хватит вам залить глаза, — прикидываясь злобной, сказала Мария. — Это ведь, вишь, прячутся за бутылкой этой, как зайцы за пнём, так ещё мало этого им. Достаточно! Травничком допьёте. Угощайся, гостьюшка. Чтоб и сыт и пьян. Всего хватит. Всё у нас есть. Вон как Никола святой приходит с женою, так жена идёт и саночки за собою тащит. Заранее. Чтобы, стало быть, домой потом отвезти... А тебя и напоим, и уложим, и, как по обычаю белорусскому полагается, в кровать ещё рюмку тебе принесу.

— Вот, затарахтела, — с любовью промолвил Саваоф. — Слышишь, кум? Да ты не тараторь, Мариля. Ты щи подавай... Ну, с прибытием, сынок.

Выпили. Перехватило дыхание. Стали закусывать. Мариля принесла горячий горшок.

— Поешь, батюшка, вдоволь.

— Ну-ка, под щи.

Они ели. Мариля подливала, подкладывала, расстилала на коленях Юрася полотенце смотрела на парня горестно, подпершись рукою.

— Рассказывай, — предложил немного погодя Саваоф. — Как там на моей земле белорусской? Сам знаю, скверно так, что хуже быть не может, благодаря лютым пастырям этим, но ты рассказывай, говори.

И Христос рассказал. Обо всём. О голоде и мошен­ничестве, о надувательстве, порабощении, подлости, ханжестве и об убийствах честных. О деле веры и святой службе, о диком унижении достойных и зажимании рта, о бесстыдной льстивости и высоком мужестве, о ярости и мятеже, о дикой боли и высокой печали, обо всём, о чём мы уже знаем.

...Плакала Мариля, когда он закончил, а сам он си­дел, закрыв ладонями лицо.

Саваоф высморкался в белую тряпочку, покачал головою, налил Христу водку вместо рюмки в огромный кубок и произнёс глухо:

— Выпей. Тебе сейчас вот так и надо хлестнуть. Запьёшь тут от такой жизни. Выпей. Плюнь, сынок. Ну что ты с ними поделаешь, если они там, на земле, дураки, чекуши взбесившиеся. Молоды они ещё, люди. Глупы, пока что.

— Так что ж, и за таких гибнуть?

— Выпей... Выпил?.. И за таких, сынок... И за таких, какими они будут.

— Какими?

— Смотри.

И Саваоф широко распахнул окно.

В разрывах облаков всё чаще и чаще видна была земля. И вот вся она открылась глазам. В аквамарине океанов, где плавали добрые рыбы, в зелени пущ, где, нетронутые, непуганые, ходили олени и мирные зубры.

В золоте нив и платине северных рек, в серебряной белизне бесконечных садов.

Аисты парили над богатыми деревнями, и каждая из них была как пахучий букет. Земля, вся убранная, чистая до того, что на ней невозможно было найти ни одного пучка пырея, ухоженная до того, что её можно было обойти босому, нигде не порезав ног; эта земля дымилась от сытности и удовольствия, на глазах выго­няя вверх злаки и деревья. Золотые пчёлы жужжали в сени лип. Повсюду были благосостояние и зажиточность, повсюду — следы бесконечно приложенных к делу человеческих рук.