Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

— Вус, — голос Фомы сорвался. — И ты жив? Гope какое. Ты зачем тут?

— Да вот... может, хоть тело от глумления спасу.

Фома обнял его. Руки его колотились.

— Братец... Милый... Погоди... Мы вдвоем... У ме­ня силы во сто раз прибавилось. Мы еще им устроим не­что интересное.

В толпе между тем кто-то спросил:

— Отчего это там крик?

— Да вот, с башни кто-то упал. Любопытство всё.

— А-а.

Братчик остановился. Его попробовали было подгонять бичами, но он не двигался, смотрел назад, на процессию, которая теперь была как на ладони.

— Ты что? — заорал стражник.

— Замолчи, ничтожество. Вишь, каков у меня эскорт почётный. — Он тяжело дышал, но говорил язвительно. — Тебе такого за всю жизнь не заслужить, как ни лезь из кожи. Монахи... В саванах... Каждый, как Лазарь, когда он, три дня в могиле пролежав, прогуляться вышел. И воняет, как тот Лазарь. Мёртвые. А может, потому, что всю жизнь не моются.

Пошёл дальше. Лицо его было почти возле земли, и кровь из рассечённой головы падала в пыль.

Перед самым крутым подъёмом он снова остановился. Ему пришло в голову, что будет и некрасиво и позорно, если он вот так, ничком склонённый, почти ползущий, будет идти через эту разубранную, нагло-сытую, вражескую толпу.

Христос укрепил ноги, напрягся и вскинул крест себе на спину. Придержал его раскинутыми руками. Так носили гаковницы разбойники и пастухи.

Выпрямился.

Пошёл, увязая в песке.

Фома и Вус с ужасом и жалостью смотрели на это. Потом не стало силы смотреть. Они спустились с башни и начали толкаться через толпу.

— Видишь, что у меня? — Фома показал Вусу спрятанный под плащом лук.

— Эх, братец, ничего ты им не сделаешь, — вздох­нул Тихон. — Двое нас. Только двое.

Если бы они знали, сколько в толпе замаскированных друзей, их отчаяние уступило бы место твердости. Но они до самого конца так и не узнали об этом.

Шёл через толпу человек, на котором монашеский плащ подозрительно топорщился. И в спину этому чело­веку буркнул какой-то ремесленник:

— Монахов ещё нанесло. Сволочь. Навуходоносоры.

И тогда монах возвратился, взял человека за руку и приподнял капюшон.

— Кирик! — тихо ахнул ремесленник. — Жив?

— Тихо, братец. Оружие имеешь?

— Клевец под плащом.

— Старайся протискиваться к эшафоту. Где больше всего ряс.

— Любимые, милые, неужели наши? Не бросите?

Кирик Вестун, Марко Турай и Клеония дей­ствительно не собирались бросать на эшафоте своего верховода. Мало было надежды отбить его. Никто не хотел заранее каркать, но больше всего было шансов самим остаться на замковом дворе, полечь под меча­ми стражи.

Единственный шанс давала неожиданности напа­дения. Кузнец за эти дни сумел собрать сотни две во­оружённых людей из «недобитых». Часть их могучим кулаком стояла вблизи Воздыхальни. Они должны были в надлежащий момент напасть на стражу около эшафо­та, перебить её и, схватив осуждённого, тащить его к сте­не, выходившей на Неман. На этом пути, до самых стен, стояли два ряда своих людей. Когда дело начнётся, они напрут на толпу и очистят для беглецов проход, чтобы никто не мешал, не путался под ногами. За стеной, под откосом, ожидают кони.

Остаётся, правда, ещё и стена. И вот тут, если не удастся расчёт, всё будет окончено. Тогда только и оста­нется, что устроить сечу и погибнуть.

Если же выпадет единственное из сотни очко удачи — тогда стоящие сейчас в рясах будут горланить, бить­ся, всеми средствами организовывать замешательство, растерянность, панику. Застрянут во вратах, будут поме­хой страже, как можно оттянут момент погони, а потом будут рассеиваться по одному.

Кажется, всё было подготовлено. Кузнец прищуренными глазами осмотрел всё поле действия и своих лю­дей на нём, вздохнул и пошёл к эшафоту. Протолкнулся к своим францисканцам (это были Марко и Клеоник), пожал им локти.

— Готово. Будем ждать. Иуда с Анеей где?

— Вон, — показал Марко.

— Знают место, где сойдёмся?

— Знают, — ответил Клеоник. — Хутор Фаустины.

— Хорошо. Держитесь твёрдо, друзья.

Человек с крестом появился в замковых вратах. И тут уж не крик, и нестерпимый вопль потряс воздух. В замковом дворе, где можно будет увидеть всю казнь, с начала до конца, собрались наиболее знаменитые, уважаемые и богатые.

— Распни его! Распни!

Стража едва сдерживала древками гизавр толпу, которая лезла, рвалась, плевала, висла, стремясь дотянуться и ударить. И в этом рычании совсем не слышно было, как тихо плакали люди около стен.

Слышали это немногие. В частности Кашпар Бекеш и Альбин-Рагвал-Алёйза Криштофич, стоявшие на выступе контрфорса, возле замкового дворца. Бекеш словно немного повзрослел. Всё тот же меч в золотых ножнах, та же утончённая прелесть одежды, та же улыбка. Те са­мые солнечно-золотые волосы падают из-под берета. Но в огромных глазах, вместе с немного пренебрежительной покладистостью, — степенное, тяжёлое понимание.

— Разгул тёмных страстей, — отметил Криштофич.

— Всё надо видеть своими глазами. Даже само­званцев.

— Сидел бы лучше дома, заканчивал свои «Рассуж­дения о разуме». Чудная может быть книга.

— Хочу видеть. Даже ад хотел бы видеть. Что с тобой, брат Альбин?