Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

Но Фома смотрел не на тучу. Он смотрел на эшафот со сломанным крестом. Около эшафота лежали палач и подручные. Лежали ничком и те, богато разубранные. А на эшафоте никого не было.

Глава LXI

БЕКЕШ

Нас почитают умершими, но вот, мы живы; нас наказывают, но мы не умираем.

Второе послание Коринфянам, 6:9

Бекеш со своего контрфорса видел всё. Видел, как взрыв пороховых бочек до основания разнёс стену и обрушил её наружу, на склон, который вёл к Неману. Видел, как грохот и камни заставили всех, кто не ожи­дал — стражу, знаменитых и церковников на гульби­ще, — броситься ниц и как, пользуясь этим, какие-то люди рывком стащили Христа с эшафота и помчались через толпу по узкому проходу, который сразу затяги­вался за ними, как затягивается ряской окно от брошен­ного в пруд камня.

Потом он увидел, как группа людей перелилась через обломки камней в проломе, услышал через некоторое время яростный цокот конских копыт и понял, что люди эти совершили невозможное.

Тянулся над низринутыми дым и рассеивался и краснел от яркого огня (запылала конюшня и деревян­ные леса возле стен), но стража уже очухалась и броси­лась к пролому.

Бекеш видел, как какие-то люди, будто бы ненароком, путались у стражников под ногами, попадались как раз на их пути, падали, как будто от толчков, прямо под ноги выводившим из конюшни лошадей.

Кони ржали и не хотели идти на людей. И мешавшие по одному рассасывались, терялись в толпе, которая дичала и рвалась к вратам.

А в проломе всё ещё лязгали, звенели мечи. Ма­ленький строй сталью сдерживал тех всадников, которые могли уже броситься в погоню.

Бекеш чувствовал небывалый восторг, сам не зная почему. Не зная. Ибо это было как раз то, чего не хватало людям его круга.

И ещё он видел, как женщина, прекрасная высокой, утончённой красотой, шла от эшафота. Она улыбалась, но из глаз у неё лились слёзы.

— Дальше ничего, — услышал он её тихие слова.

Она шла к опустевшим уже вратам, но казалось, что идёт она в никуда. А за нею, на некотором расстоянии, ехал на коне молодой человек с красивым и умным лицом, которое сочувствовало, любило, всё понимало и прощало всё.

И Кашпар на минуту пожалел до боли эту женщину, красота которой была когда-то такой смертоносной, а теперь такой уязвимой для бед, горя и памяти о не­счастной любви. А потом снова начал смотреть на огонь и слушать утихавшую музыку мечей (он не знал, что за­слон отступал к челнам, чтобы правиться за Неман). От­свет огня скакал по его лицу, отражался в тёмно-синих, огромных глазах.

— Алёйза... Альбин-Рагвал, — вдруг тихо, но твёрдо промолвил юноша. — Не пугайся только, ладно?

— Почему?

— Я скажу тебе сейчас страшное. То, чего до сих пор я никогда не слышал. А может, и ты не слышал.

Францисканец действительно испугался. Тон слов молодого человека был тот, каким говорят, отсекая всю свою предыдущую жизнь, а может, и вообще обрывая нить этой жизни. А он любил этого юношу больше, чем любил бы сына.

— Бога нет, брат Альбин.

Впервые за всё время на румяных губах Бекеша не было улыбки. Раньше он всегда, хоть ямкою в краешке рта, улыбался жизни. Теперь это был суровый и справед­ливый рот мужчины.

— Если бы не те люди, этого человека распяли бы. И Бог позволил бы опоганить невинной смертью символ своих страданий.

Он говорил, словно прислушиваясь к тому, как зве­нели мечи.

— Этот крест сегодня убил во мне веру. Я теперь знаю: только война с ними, а мира с ними не может быть. И пускай убьют. Пускай откажут в отпевании. Когда я, Кашпар Бекеш, умру, я и тогда прикажу выбить на своём надмогильном камне: «Не хочу признавать Бога, ада не боюсь... не беспокоюсь о теле не более о душе, она умер­ла вместе со мной».

Криштофич ужасно боялся его и всё же любовался им. Резкое в скулах, прелестное человеческое лицо. Мальчик породил свою мысль. Мальчик не испугался восстать, — стыд ему, Криштофичу, бросить его на новом пути. Что ему до Бога, если рядом есть вот этот, самый дорогой ему человек? И всё же Альбин сказал:

— Брось о смерти. Ты будешь жить долго. Будешь великим учёным. Будешь славой Городни, славой Беларуси, славой Литвы.

— «Не знаю, каким я учёным был, — так прикажу я записать на камне. — Но я был богоборец. Ибо тела не будет и души не будет, но доброта, но дела, но сердца людей не перестанут быть. Один человек научил меня этому. Не был он Богом, но не было среди всех ложных богов подобного ему».

Голос его срывался от волнения.

— «И я всей жизнью... Всей смертью своей... И не боясь её... передавал вам его ненависть и любовь, бело­русские и все другие люди. Смерти не боясь, передавал вам... благо».

Огонь скакал по лицу Бекеша. А поодаль утихал, за­мирал лязг мечей.

Глава LXII и последняя

ПОСЕВ

Людская жёсткость, злобные желанья

Не смогут нападеньем непрестанным

Глаза мне чёрной заслонить завесой

И спрятать солнца ясное сиянье.

Дж. Бруно

Уже несколько дней все они жили на хуторе Фаустины. Жили и радовались солнцу, безграничным нивам, пе­ресечённым кое-где гривками лесов, тенистому саду и ста­рому тёплому дому под многолетней толстой крышей.