Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

— А ты веруешь? — едко спросил Турай.

— Моё дело. Как твоя вера — твоя, а его — его... Ну, могу сказать: верю в Бога-духа, общего для всех. Лица разные, а Он один. И нечего за разные облики Божьи спорить и резать друг друга.

— Ты ведь католик? — удивился Турай.

— Для меня самая удобная вера. Я резчик. Никто дру­гой вырезанных богов не признаёт. И поэтому я католик... пока режут живых людей из дерева... и до того времени, когда станут... как дерево... резать живых людей.

Ему было тяжело и страшно высказывать эти свои новые мысли. Турай бросился на колени.

— Еретик ты, а не католик!

— Ну-ка, садись. — Кузнец положил руку на голову мечнику и с силою усадил. — Тоже ещё... отец церкви. И я считаю: один Бог у всех. Как ты... для меня — Турай, дядька Турай... для Марко ты — отец... а для жены твоей и друзей — Гиав. Замолчи. Соборов нам тут не разводи. Дай слушать.

— Да чего он?!

— Замолчи, говорю, — повторил кузнец. — Инте­ресно. Судит человек то, чего до сих пор никто не осмели­вался судить. Говори дальше, что там насчёт неверных?

— Да что? — уточнил резчик. — Появились писа­ные книжечки. Много. «Княжество Белой Руси и Литвы, суждённое правдой вечной» [2].

— Там что? — жадно смотрел в его глаза Вестун.

— Нет богов, — рассказывал Клеоник, — и не надо томления и изнурения души по ним. Нет и не надо ни­какой власти Адамова сына над таким же сыном Адамо­вым. Нет и не надо лучших и худших в государстве, церк­ви и костёле, и в богатстве.

— Как это нет? — спросил Вус.

— Не должно быть... Не должно быть разницы в за­коне, разницы между королём и народом, между цар­ствующим и пашущим, между плебеем и шляхтичем, а должно быть всё для всех, общее и поровну, и вера должна быть и на земле и на небе, а веруй, как кто хочет.

Легло молчание. Потом Турай вздохнул.

— Правда. Только насчёт Бога — ложь.

— Ну, это тебе сам Бог, когда умрёшь, скажет, — улыбнулся кузнец. — Сказано: веруй, как хочешь. Дей­ствительно, «суждённое правдой вечной».

— Правда... — задумался Клеоник. — И вот потому и страшно мне. Что-то такое (только с верой Божьей) Гус проповедовал и Прокоп — как на них бросились?! Кро­вью залили. А теперь правда снова всплыла. У нас. Тёплая. А на тёплое ужи и змеи ползут. Так неужели, думаете, на нас они не бросятся?! И с мечом многие открыто бросятся, и те, подземные, с отравой. Поэтому я и говорю: тёмное грядёт, кровь грядёт, меч грядёт, отрава грядёт.

— Брось, — не согласился легковесный Марко. — Не попустит Бог.

— Какой? Твой? Мой? Их?

— Единый есть Бог. Правду говоришь, — поддер­жал Вестун.

— Какой?

— Наш. Мужицкий.

— Больно он вам с хлебом помог, — встрял Зенон. — А есть ведь хлеб. У всех этих есть. А Богу будто бы и нет до нас ничего. Как вы мне помогли, так помог тогда и он.

— А мы и ему... поможем, — засмеялся Кирик.

— Чем? — разозлился дударь. — Чем ты их шарах­нешь? Одним этим своим молотом? Действительно, раз­болтались о том, что когда ещё будет. Лучше подумайте, как вы зиму проживёте.

— Вот голод и закричит, — констатировал Вестун.

— Э! Пускай себе кричит, — бросил Турай. — Голо­вы у него нет. Иконы у него нет. А наши люди привыкли скопом только за чудотворной.

— Господи Боже, — вздохнул Зенон. — Ну, хоть бы пло­хонький какой, лишь бы наш, мужицкий Христос появился.

— Ожидай, предложил Клеоник. — Ещё столько ожидай.

— Так, может, без него? — иронически спросил Вестун.

Люди сидели молча. Грубоватые лица слегка мор­щинились от не очень привычных мыслей. Никому не хотелось первому бросить слово.

Сказал его Зенон. Ему до сих пор было неудобно. Друзья защитили его, и хуже всего было то, что они мо­гут посчитать его трусом. И поэтому, хоть мешка, на ко­тором он сидел, могло хватить надолго, пускай себе и на затирку, Зенон крякнул:

— Почему же, без него так без него.

Вестун с удивлением смотрел в серые, глубоко поса­женные глаза Зенона. Не ожидал он от него такой прыти. Вишь ты, утром за себя постоять не мог, а тут... Ну, не подобает ведь и ему, Кирику, быть хуже такого тихони.

Он встал и, крутнувшись, бросил свой молот вверх по склону. Молот описал большущую дугу и упал в траву и низкий терновник. И вдруг оттуда со звоном подскочи­ла в воздух и рассыпалась в брызги стеклянная сулея. А за нею, вспугнутые, вскочили монах и женщина.

Бросились убегать.

Некоторое время друзья ошеломлённо молчали. Потом покатился хохот.

— Вишь, как их, — подытожил Вестун. — Ну-ка, идём. Ты, Турай, с сыном, на Рыбный рынок, а я с Зено­ном на Старый. Тихон — на левый берег. А ты, Клеоник, гони на слободы... Попробуем, чёрт побери, поднять концы да тряхнуть этих, слишком хлебных, да заодно и замковые склады.

Они попрощались возле моста. Кирик и Зенон дви­нулись вверх, снова на рынок, но пришли туда в неспо­койное время. Стража как раз застала обоих пророков за недозволенными проповедями.

И вот юродивый бросал в воинов горстями коровье­го навоза, а звероподобный Ильюк бил по рукам, отовсю­ду тянувшимся к нему, и зверогласно кричал:

— Не трогай! Я Илия! Не трогай, говорю! С меня уж головы не снимут! За мной Христос грядёт!

Расстрига страшно вертел глазами.