Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

— На беззаконии! Язык мой — колоколом во рту!

— А вот мы тебе зубы выбьем, — рявкнул ему Пархвер. — Тогда языку твоему во рту куда свободнее болтать­ся будет.

Толпа закричала.

— Не тронь! Не тронь, говорю, пророка! — наливаясь кровью, рыкал знакомый горшечник Хлорент.

И тогда Вестун с ходу ворвался в «игру».

— А вот мы ваши амбары пощупаем!

— А чего?! — взвыла толпа. — Чего, действительно?! Дав-вай!

Стража, понимая, что дела дрянь, ощетинилась было копьями. И тогда Хлорент поплевал в ладони и, поддав плечом, опрокинул на их головы воз своих же горшков. К оставшимся целыми потянулись сразу сотни рук, начали бросать в вооружённых.

— Бей их, — кричал Хлорент. — Всё равно варить нечего.

Горшки звонко разбивались о шлемы. Стража мед­ленно отступала от замка.

— Люди! В балды! — кричали отовсюду. — Мы их сейчас!

Ржали и вставали на дыбы кони. А над всем полем побоища юродивый вздевал вверх сложенные «знаме­нием» пальцы и кричал:.

— Грядёт! Уже грядёт Христос!

Глава IV

«ЛИЦЕДЕИ, СКОМОРОШКИ, ШУТЫ НЕВЗРАЧНЫЕ...»

Но злой дух сказал в ответ: Иисуса знаю, и Павел мне известен, а вы кто?

Деяния, 19:15

Глазами намизают, и в дуды ревут и хари овечьи и иные на образе Божьем но­сят, и беса потешают, и, хлопая ладонями, зовут: «Лада! Лада!». Сиречь бес и бог бесов Ладон. А посему дуды их и жалейки ломать и жечь.

Средневековый приказ о лицедеях

Накануне днём в местечке Свислочь произошла грустная и печальная история: жители впервые познакомились с лицедеями, а они — с гостеприимством здеш­них жителей.

Ещё и поныне существуют нетеатральные горо­да, — что уж говорить о тех временах?! Но даже тогда, когда только батлейка да странствующие жонглёры нес­ли в массы свет искусства, это местечко было самым не­театральным из всех нетеатральных городков.

Редко-редко бороздили тогда Белую Русь одино­кие лицедейские фургоны. Редко-редко вырастало из их борозд что-либо стоящее. Ходили порой с мистериями бурсаки-школяры, певцы, циркачи. Иногда попадались вечно голодные актёры-профессионалы. На всех них, кроме батлеечников, смотрели с недоверием. Фокусы их напоминали чародейство и не были святым делом вро­де лирных песнопений. Да, кстати, слишком часто после их ухода исчезали из застрехи сыры и колбасы, а с забо­ров — сорочки и прочее.

Поэтому, когда в тот день притащился в Свислочь изорванный полотняный фургон, запряжённый парой кляч, жители не ожидали от него ничего хорошего. Не ожидали, но смотреть пришли, ибо посчитали фургон неслыханно большой батлейкой.

Мистерия началась ближе к вечеру, под огромным общинным дубом. Две доски, положенные на задок фур­гона, вели из него на помост, с которого, бывало, читал проповеди странствующий проповедник или оглашал объявления панский паюк.

Сидел на этом помосте и копный суд, когда приез­жал в местечко.

А теперь это была сцена, и кулисами у неё были с одной стороны фургон, с другой — ствол стародавнего дерева. Мужики сидели на траве и выпучивали глаза на дивное зрелище. Куклы — это нестрашно, а тут живые люди совершали такое, от чего упаси нас, Господи Боже.

Людей тех было тринадцать. Видно по всему — не­спроста. И совершали они, по мнению мужиков и мещан, дело неправедное: готовились распинать Христа. Никто не видел, что работа эта людям непривычна, что они му­чительно стараются и что из этого ничего не выходит.

Пилат в хламиде из бумаги стоял столбом посре­ди помоста и вертел глазами так, что бабы цепенели от ужаса. На ветви дуба стоял человек в одеянии ангела, которому, по всему видно, надо было вскоре спуститься на помост за душой распятого. Очень высокий и крепкий, широкоплечий, со смешным лицом и густыми бровями, он держал на груди концы голубых крыльев, чтобы не зацепились, и шептал что-то человеку, который стоял под ним, в тени:

— Ну, какой из Богдана Пилат, Иосия? Нестоящий Пилат.

— Ха, — отозвался голос из темноты. — Пилат не­стоящим быть не может. Не вяжись к нему, Юрась. Знай свои крылья и стой себе. Смотри себе, как Шалфейчик хорошенько висит.

Один из распятых уже разбойников — по типу рас­стрига, по носу выпивоха — покосился на них и застонал, закатив глаза.

Пилат показал рукой на крест и, изогнув довольно значительное брюхо, огласил:

— А вот влейте ему уксуса в рот, чтобы не думал страдать за человеческий род. Принесите гвоздей из оси­ны для собачьего сына.

— Для человеческого сына, — подсказал распятый Шалфейчик.

— Сам знаю, — громко согласился Богдан-Пилат. — Хам ты.

Из зрителей кто боялся, а кто и шептал. Шептали двое в одеждах странствующих торговцев. Сидели они сбоку, откуда виден был ангел на дубе.

— Знаешь, что мне кажется? — спросил один.

— Ну?

— Этот, на дубе... капеллан из Вонячья приказы­вал его искать. Это, по-моему, тот, который на огневом змее слетел. Мы ещё его встретили в пуще. Спал на горячей земле.

— Быть не может этого, — флегматично ответил второй.

— Я тебе говорю. Смотри, лицо какое смешное. У людей часто ты такие видел? Опять же, крылья.

— Не может этого быть.