Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

...Немного погодя друзья спустились ниже Коложской церкви к Неману. Широкий, стремительно-пре­красный, прозрачный, он летел, как стрела. Лучи солнца играли на течении, на куполах Коложи, на свинцовых, позолоченных рамах в её окнах, на оливково-зелёных, коричневых, радужных крестах из майолики, на кров­лях и крестах Борисоглебского монастыря. На недалёкой деревянной звоннице «Елене», построенной на средства жены бывшего великого князя, блестели пожертвован­ные ею колокола. Много. Десятка два.

Несколько молодых мнихов-живописцев из мона­стырской школы сидели на солнышке, копошились с кра­сками в деревянных ложечках, в половинках яичных скор­лупок, в чашечках, размером в напёрсток. Рисовали что-то на досках, тюкали чеканчиками по золоту и серебру.

— Тоже рады теплоте, — сказал изнеженно ду­дарь. — Божьему солнышку.

— А они что, не люди? — улыбнулся Клеоник.

— Так вы ведь друг дружку не считаете людьми, — буркнул Турай.

Кузнец покосился на него.

— Они — люди, — промолвил резчик. — И страшно способные люди. У меня с ними больше братства, чем хотя бы с тем... капелланом Босяцким. Неприятно мне, когда смотрю я в его глаза. Он что-то такое тайное, страшное.

— Брось, — высказался Марко. — Что он, от веры может нас отвести? Мы вас не трогаем, а вы нас не трогаете.

— Мы не трогаем. Они могут затронуть.

— Они? — улыбнулся Марко. — Слабые? Сколько их на Городню?

— А «Анну» они, слабые, уже отняли у вас. И писарь Богуш, с согласия короля, в их пользу бывшим Спасоиконопреображением поступился.

— Так он ведь тебе лучше...

— Мне он не лучше. Мне будет худо, если святое наше равновесие они нарушат. Если ты за рёбра повиснешь, а я, католик, за компанию с тобой. Как друг. Слыхал, глаша­таи сегодня что кричали? Мышей судят. Якобы попытка. А доказательная инквизиция гулять пошла. Молодой Бе­кеш был в Италии, в Риме. Ужас там творится.

— И наши не лучше, — возразил Турай.

— Правильно. Но «наши» далеко, — продолжил Вес­тун. — А эти ближе и ближе. Так что там говорил Бекеш?

— А то. Страшные грядут времена. Церковь мою словно охватил злой дух. Монахи и попы гулящие и хищ­ные. Тысячами жгут людей. Тёмное грядёт, хлопцы.

— Э-э, — успокоил Зенон. — Напрасно в набат бьёшь. Тут у нас свой закон. Никого особенно за веру не трогают. Ну, поступился Богуш «Спасом». А почему за­бываешь, что он православный, что он этому вот мона­стырю Чищевляны подарил, что даже великая княгиня ему, монастырю, колокольню построила и сад пожалова­ла. Что соседнее с нами Понемунье ему король подарил.

— Бывший король, — уточнил Вестун. — Бывшая королева. Теперь у нас королева римлянка. Из тех мест, где людей тысячами жгут.

— Да, — вторил ему Клеоник. — Дочь медиоланского князя.

— Да и Богуш уже не тот, — говорил дальше куз­нец. — Колеблется панство, хлопцы. Войт у нас кто? Другие паны? Правду говорит Клеоник. Как бы нам дей­ствительно на колу не верещать. Особенно если они, как с мышами, споются... наши да ихние. А мы ведь тоже для них... мыши... Страшные грядут времена.

Они отошли дальше, чтобы не мешать художникам, и развалились на травке. Зенон, присаживаясь на свой мешок с зерном, думал.

— Дураки они, что ли? — наконец спросил он. — Мышей судят?

— Не они дураки, — толковал дударь. — Это мы глупы, как дорога. Разве маленькие могут столько съесть?

— А Комар их судит.

— А Комар разве большой? — спросил Клеоник.

— А с хорошую таки свинью будет, — пошутил Вестун.

Молчали. Ласковое — возле реки — солнце гладило лица.

— Кто всё же этот Босяцкий? — размышлял мрачно Гиав. — Какой-то он не такой, как все доминиканцы. Елейный какой-то, холера на него. По ночам к нему люди ходят. Сам он, кажется, всё и про всех знает.

Клеоник вдруг крякнул:

— Хорошо, хлопцы. Все тут свои — можно не­много и открыть. Слышали, со всех амвонов кричат, что ересь голову подняла? Тут тебе ересь гуситская, тут тебе — лютерская... Насчёт гуситов ничего не ска­жу, хотя «чашники» и дерьмо. Убитых не судят. А остальные такие же свиньи, разве что церковь поде­шевле... Рим с ними, конечно, бьётся не на жизнь, а на смерть. И мечом... и... отравой. Крестоносцы. И вот, Бекеш говорил, ходят всюду страшные слухи. Словно есть под землёй, в большом укрытии... могуществен­нее папы...

— Ну, что умолк? — спросил Вус.

— Братство тайное, — закончил резчик. — Те же крестоносцы, которые... отравой воюют. Будто бы никто толком ничего не знает, но есть.

— А я бы таких молотом вот этим, — вспылил Ве­стун. — Чтобы голова в живот юркнула и через пуп смо­трела.

— И вот, если правду говорят, могут они забраться не только сюда, но и в ад. А если сюда забрались — не­пременно Босяцкий из них. Ты взгляни в глаза. Плоские. Зелёные... Змей. Так и ждёшь, что откроет рот, a oттуда вместо языка — травинка-жало.

— Может быть, — вслух подумал Марко. — Всё мо­жет быть.

— Да зачем им сюда? — спросил Турай. — Тут у нас тихо.

Вус развёл золотыми руками.

— Молчи уж... тихо, — не удержался он.

— Нет у нас тишины, хлопцы, — промолвил Клео­ник. — Безверие у нас появилось. Это более страшно для них, чем тюрингийские бунтовщики. Те хоть в Бога веруют.