Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

Зенон стоял и ждал. Проехал мимо него воз с сеном к вратам бернардинцев. Рядом шёл здоровый дуралей-монах. Косматая деревенская лошадка потянулась было к возу — монах ударил её по храпу. Лошадка привыч­но — словно всегда так было положено — опустила голову со слёзными глазами.

И тут Зенон увидел, как наперерез возу идёт знакомый кузнец, Кирик Вестун, исполин, может, только на голову ниже знаменитого Пархвера. Лицо отмыл, а руки — чёрт ты их даже за неделю отмоешь. Смеётся, зубы продаёт. Жёлтый в пшеничный колос, как огонь в его кузнице. Глаза ястребиные. Кожаный фартук через пле­чо, в одной руке молот. А с ним идёт ещё один здоровяк (ох и здоровые же городенские мещане, да и повсю­ду по Белой Руси не хуже!), только что худее да волосы слишком длинные. Этот — в белёхонькой, как снег, свитке и в донельзя заляпанных грязью поршнях. Через плечо — козьи меха большущей дуды.

Дударь глянул на сцену с лошадкой, пошёл к возу и выдернул оттуда большую охапку сена. Монах сунулся было к нему, но тут медленно подошёл Вестун.

— Чего тебе, чего? — спросил невинным голосом.

Дударь уже бросил сено лошадке.

— Ешь, Божья скотина, — и потрепал её по гривке, свисавшей на глаза. Животное жадно потянулось к сену.

— Сена жалеешь, курожрало? — спросил Кирик. — Вот так тебе черти в аду холодной воды пожалеют.

— Сам в аду будешь, диссидент, — огрызнулся бернардинец.

— За что? За то, что не так крещусь? Надобно это Господу Богу, как твоё прошлогоднее дерьмо.

— Богохульник! — вращая глазами, как баран перед хоругвями, прохрипел мних.

— Дёргай ещё охапку! — скомандовал Кирик.

Волынщик медлил, ибо монах потянулся к корду.

И тогда кузнец взял его за руку с кордом, минуту поколебался, одолевая немалое сопротивление, и повёл руку с кордом ко лбу мниха:

— А вот я тебя научу, как схизматики крестятся. Хоть раз да согреши.

Чтобы не пораниться, бернардинец разжал руку. Корд змейкою блеснул в пыли. Дударь подумал, поднял его, с силою швырнул в колодец. Там булькнуло. Он по­правил дуду и пошёл к возу.

— Вот так, — Вестун с силою припечатал кулак мни­ха к его лбу. — И вот так, — мних согнулся от толчка в жи­вот. — А теперь правое плечо... Куда ты, куда? Не левое, а правое. А вот теперь — левое.

И с силою отбросил мниха от себя.

— Богохульство это, Кирик, — непохвально выра­зился дударь. — Озорство.

— Брось, — плюнул кузнец. — Вон Клеоник като­лик. Что я, заставлял его по-нашему креститься? Да я его кулаком обмахнул, а не пятью пальцами. Брось, дударь, сам фигой крестишься.

Лошадка благодарно качала головою. И тут кое-кто на площади, и Зенон, и даже сам кузнец свистнули. Из обдёрганного воза торчали женские ноги, поджимались. Мних с молниеносной скоростью сдвинул на них сено, побежал рядом с конями, подгоняя их.

Привратник с грохотом открыл перед возом врата. Улыбнулся с пониманием дела.

Воз исчез. Хлопнули половины врат.

— Видел? — со смехом спросил Кирик. — Вот тебе и подёргали.

— Глазам не верю, — полез к затылку дударь.

Друзья со смехом двинулись по улице, стараясь за­нять как можно больше места.

«Надо будет с кузнецом поговорить», — подумал Зенон.

Хлебник уже вышел с небольшим узелком. Глядя в спины друзьям, шепнул:

— Еретики. Теперь известно, откуда такие лист­ки подмётные, манящие появляются, от каких таких братств.

Зенон увидел котомочку.

— Ты что? Побойся Бога, хлебник.

— Вздорожало зерно, — зевнул тот. — Ну и... по­том... тебе всё равно через неделю приходить, так оста­ток, столько же, тогда возьмёшь. Чтобы не наваливался сразу, чтобы дольше хватило. Я тебя жалею.

— А зерно тем временем ещё вздорожает?

— Жалей после этого людей, — отозвался рыбник.

— Слушай, ты, — засипел хлебник. — Мало у меня хлеба. Совсем почти нету. И мог бы я тебе и через неделю ничего не дать, и вообще не дать. Тихон Вус твой друг?

— Ну, мой.

— Не знаешь закона? Между друзей круговая порука. Вус мне дважды по столько должен. Ступай... И если хочешь, чтобы весь город тебя по языкам трепал, чтобы все в тебя пальцами тыкали и говорили: «Вот, кипать, мужик ненасытный, друга, слышали, как жалеет, как вы­ручить не согласился?..», если хочешь притчей и надруга­тельством всеобщим быть — тогда приходи через неделю за другой половиной.

Зенон стоял бледный. Он знал: его только что бес­стыдно обманули. И что теперь давать детям? Но он знал и то, что ни через неделю, и никогда не придёт за осталь­ным зерном. Обычай есть обычай. Никто не поможет, все будут показывать пальцами на человека, который не заплатил долг за ближайшего друга, не помог ему.

Окрутил, сволочь-хлебник.

Загребая поршнями пыль, Зенон двинулся от лавок. Что ж теперь делать? Что будут кушать дети?

Рука его держала котомку, совсем не чувствуя её, словно ватными пальцами. Всё больше разгибались они — он не замечал, смотрел незрячими глазами перед собой.