Христов подарок. Рождественские истории для детей и взрослых

— Горький человек, горький человек, — вскрикнул Авенирка, едва не споткнувшись в сугробе. — Ты и баню не велишь мне в мыслях держать, подлый карахтер! Тебе и бани жалко! Фу ты, Господи Боже, какие только, подумаешь, люди на свете есть! Не буду я больше говорить с тобой, горький ты человек, под осиной тебя ро́дили и полынью тебя спеленали.

Авенирка закашлялся, отплевался и замолчал. Они снова двигались молча среди крутящегося снега: Авенирка — сконфуженный и пристыженный, Македон — угрюмый и злобный.

II

Вскоре они вышли на небольшую полянку. Маленькая лесная хатка глянула на них своим единственным оконцем, тусклым, как слепой глаз. На ее низкой крыше крутились снежные вихри, то осыпаясь, как дождик, вниз, то поднимаясь вверх спиралью, как дым в безветренную погоду.

Путники повеселели. Даже по угрюмому лицу Македона прошло что-то светлое и радостное.

— Вот мы и дома, — сказал он. — Печку бы поскорее истопить; иззяб я, Авенирка, как пес!

Авенирка хотел сказать в ответ товарищу что-нибудь очень грубое — и не сумел. У него на душе снова стало светло и весело.

— Завтра по деревням, — сказал он, помолчав, — Христа славить будут; пойдем чуть свет, по избам сбирать будем. В этот день много подают по деревням.

— В этот день жалостливы, — с сердитой усмешкой сказал Македон.

— И ежели я, — продолжал Авенирка, — хоша единый пятачок насобираю, сейчас же на семишничек свечечку куплю, на семишник кремешок и на три копеечки табачку. Кремешок у меня, — добавил он, — совсем сбился, а без огня в светелке нашей прямо, надо сказать, пропадешь!

Авенирка чирикал как воробей и заглядывал по ходу дела в глаза Македону. Тот не отвечал. Пригнувшись, они вошли в дверь хибарки. Хибарка была крошечная, сколоченная кое-как из плохих осиновых бревнушек. Она даже не была проконопачена, и ее земляной пол был слегка усыпан снегом, который ветер приносил сквозь щели. Путники сложили на пол хворост. Они двигались в этой хатке, как мыши в норе. Ветер дул в щели, порошил снегом и завывал монотонно и жалобно. Отсюда можно было подумать, что лес одержал над ним полную победу и отбил ему все внутренности. Македон и Авенирка помахивали руками и притоптывали ногами, разминая окоченевшие члены.

В хатке было холодно, хоть волков морозь. Очевидно, она предназначалась для осеннего жилья дровосеков и могла лишь сколько-нибудь защитить от дождя и осенней измороси, но путникам она казалась чуть ли не палатами.

Македон и Авенирка — беглые. Они бежали из Сибири, куда были сосланы по приговору суда, и, бежав, блуждали всё лето в двух уездах, около родных мест. Иногда они нанимались в поденщики на самые грязные работы, иногда побирались Христовым именем или кормились продажею лаптей, и всегда, не стесняясь, захватывали всё, что плохо лежит. Хибарку эту они нашли случайно три дня назад, когда спасались от розысков из соседнего уезда. Наткнувшись на нее, они тотчас поселились в ней, намереваясь прозимовать в ней всю зиму вплоть до красных дней, до зеленого шума, до теплого солнца, до птичьих песен.

Беглецы размялись, оттерли руки, расшевелили ноги и стали набивать давно остывшую печку хворостом. Темные стены хибарки угрюмо глядели на их движения. На закоптелой притолоке белел выведенный мелом крест, а сбоку на стене мелом же нацарапанная надпись сообщала безграмотными каракульками:

Акулина Савишна

Вечорышна давишна,

Марфа Илинишна

Сиводнишна нынишна.

Ниже была нарисована лошадь с хвостом вроде метлы и баба, очень похожая на самовар. На лавке, у тусклого окошка, лежали два посконных мешка, женский стоптанный башмак, пустая косушка, зазубренный косарь и солдатский пояс. Под лавкой, низкой и узенькой, стоял черенок и лежала подкова без одного шипа. Далее, в красном углу, на треугольной полочке, стоял почерневший и облупленный образ, краски которого стерло время и съели голодные тараканы. Кроме этого, в хатке ничего не было — никакой мебели, никаких украшений.

Между тем бродяги уже достаточно набили печку хворостом. Авенирка отвернул полу дырявого полушубка, чтобы вынуть из кармана штанов кисет с кремнем и огнивом. Сейчас он выбьет огонь, затопит печку и прогреет свое иззябшее тело. Македон задумчиво стоит перед печкой, засунув ладони рук в рукава полушубка, и лицо его принимает то выражение, которым люди глядят на горящие дрова.

— Хорошо у огня-то, — лениво говорит он.

Авенирка пошарил в кармане штанов и побледнел. Его лицо жалобно сморщилось, руки беспомощно повисли. Он почмокал губами и вдруг ударил себя руками по полам полушубка.

— Македон, — сказал он, бледнея. — Кисета нету, в лесу обронил.

Македон придвинулся к нему и побледнел тоже.

— Врешь?! — вскрикнул он и впился глазами в лицо Авенирки.

Тот опять хлопнул себя по бокам руками:

— Как перед Богом, Македон: в лесу обронил!

— Так ищи, собака! — крикнул Македон, не отрывая глаз от лица Авенирки.

Тот виновато развел руками:

— Нигде, Македонушка, нету.

Он заморгал.

В глазах Македона загорелись две зеленые искорки. Он сделался похожим на волка.