Христоверы

Вошедшая Агафья погасила свечи и вышла. Комната погрузилась в темноту. Тяжело дыша, Андрон взобрался на кровать, раздвинул Евдокии ноги, и она пришла в себя.

– Нет… нет… нет… – зашептала она. – Не можно так. Я не хочу! Я…

– Уймись и заткнись, Евдоха, – зловеще прошептал Андрон, усиливая натиск. – Я твой кормчий, я твой Христос… И не думай сопротивляться, голуба. Рассердишь меня, прокляну на веки вечные, запомни…

* * *

Остаток ночи униженная и растоптанная Евдокия провела в слезах. Лёжа в постели, укрывшись с головой одеялом, она кусала в отчаянии губы и гнала прочь воспоминания. Мысли путались в голове, обжигали мозг, рассыпались и собирались вновь. «Что же делать мне теперь горемычной? – спрашивала она у себя. – Старец надругался надо мной, изнасиловал, унизил… Как же теперь жить мне под одной крышей с ним?»

Плача и ворочаясь в постели, Евдокия не заметила, как наступило утро. Стук в дверь заставил её встрепенуться. В комнату вбежала возмущённая сестра Мария.

– Эй, Евдоха? – крикнула она. – Чего это с тобой? Чего на трапезу утреннюю не явилась?

– После всего, что было, кусок в горло не лезет, – вздохнула Евдокия, отворачиваясь к стене.

С пасмурным видом Мария подошла к кровати и взяла доверительно сестру за руку.

– Ба-а-а, зареванная вся? – разглядывая Евдокию, нахмурилась она. – Не пойму, ты опечалена чем-то или до слёз обрадована?

– Не надо, не спрашивай, – всхлипнула горестно Евдокия. – Не до разговоров мне сейчас, оставь меня.

– Ты чего, сестра? – встревожилась Мария. – Тебя старец «богородицей» выбрал, а ты? Живи и радуйся, Евдоха! Тебе честь великая оказана, а ты?

– Хороша честь, – снова всхлипнула Евдокия. – Андрон меня не только «богородицей» назначил, а ещё и изнасиловал.

– И-и-и… Ты что, сопротивлялась ему, сестра? – прошептала обескураженная Мария.

– Сопротивлялась бы, но не совладала собой, – вытирая одеялом глаза, ответила Евдокия. – И руки, и ноги будто свинцовой тяжестью налились.

– Надо же? С виду Андрон стар и немощен, а на деле… – Глаза Марии озорно заблестели. – Каков он был, сестра, как конёк молодой или дряхлый мерин?

– Он терзал меня очень долго, – обиженно поджала губки Евдокия. – Ненасытный он и силён непомерно.

– Я бы сейчас, как солнышко, сияла на месте твоём, – с завистью высказалась Мария. – А ты… А ты будто бы перец острый съела.

Несколько минут сёстры сидели молча, о чём-то раздумывая. Не выдержав, первой заговорила Мария:

– Отчего ты ночью «не ходила в слове»?

– Не знаю, – пожимая плечами, ответила Евдокия.

– Ты чуток всё не испортила, – упрекнула её сестра. – Андрон глядел на тебя медведем. А ты стояла будто статуя безмозглая посреди горницы. Мне аж выручать тебя пришлось, сестрица неразумная.

– А что я могла поделать, если мыслей никаких в голове не было? – поморщилась Евдокия. – Будто ветром всё выдуло.

– Лучше бы старец меня вместо тебя «богородицей» выбрал, – вздохнула Мария. – Я бы столько наплела на радении, что у всех ухи бы отвисли.

– У тебя бы получилось, ты смышленая, – согласилась с ней Евдокия. – А я вот… Э-э-эх, уйти бы куда подальше отсюда. Вот только идти некуда. Евстигней на войне сгинул, родители на порог не пустят. Маюсь здесь, будто в волчьей стае, и жду, когда они перестанут меня терпеть, разорвут на куски и слопают.

– Ух, ты заговорила-то как, сестра? – удивилась Мария. – Я ведь тоже в общину пришла, на тебя глядючи. И вот живу, здравствую и доли другой себе не желаю. Всё мне здесь нравится, и я не мыслю жизни иной.

– А я себя здесь чужой чувствую, – посетовала Евдокия. – Жизнь в общине чужая мне и не понятная. Ночью, на радениях, все уверяли, будто тайна мне поведана, что всё знаю я и земное, и небесное. А я ровно ничего не знаю.

– Чего сейчас не знаешь, то со временем придёт, – возразила Мария. – Так ведь Андрон говорит, кажется? А ты бы не молчала на радениях, будто в рот воды набрав, а говорила бы всё, что взбредёт в голову.

– Ты смогла бы эдак, не сумлеваюсь, – вздохнула Евдокия. – А я вот не смогла. Меня пророчицей выставляли, а мой язык не поворачивался всяку всячину болтать тем, кто тебе верит.

– А я нарадоваться не могла, на тебя глядючи, – с завистью высказалась Мария. – Все тебе в ножки кланяются, горько плачут, слёзно просят, чтобы ты уста отверзла, наполнилась духом и прорекла общую судьбу кораблю нашему. Я видела себя на твоём месте, Евдоха, и трепетала вся.

– А я только и думала, чтобы всё закончилось побыстрей, – поморщилась Евдокия. – Уж очень покоя хотелось, и радения впрок не шли.

– Отчего же ты на соборе чуралась всех и всего? – сузила глаза Мария. – О чём ты думала? Не таись от меня, выскажись до конца.

– Не сейчас, в другой раз, – уклонилась от ответа Евдокия. – Слышу шум за дверью, видать, собираться пора.

В комнату заглянул Савва Ржанухин.

– Евдокия? Мария? – позвал он, глядя на притихших сестёр. – Старец велел передать, что в Зубчаниновку возвращаться пора. Черёд «собору» отведён. Пора пришла всем людям божьим, издалеча прибывшим, у нас маленько погостить и восвояси отбывать.

22