Хроника Беловодья

Гаврила Стрекопытов, предупрежденный телеграммой, выехал встречать гостя. Белый фрак трещал на его широких плечах, носки лакированных штиблет попирали ящик  шампанского, и развевалась по ветру каштановая борода, расчесанная  надвое, как у адмирала Макарова. Рядом, на горячем ахалтекинце гарцевал штаб-ротмистр Чимбурахов, сторонник просвещения и светский лев. За пролеткой вереницей катились порожние  телеги.   Обратно они ехали тяжело груженными. Багаж был тщательно упакован, и оставалось только гадать, что находится в ящиках и брезентовых тюках,  перевязанных веревками. Сам Португалов и его молодая жена,  сухощавая блондинка с орлиным носом, разместились в стрекопытовском экипаже.  Первая  откупоренная бутылка шампанского, оказалась и последней. Выпив один бокал, за дружбу между двумя великими империями, гость больше пить не стал, объяснив, что алкоголь  пагубно влияет на его умственную деятельность. Тактичный Стрекопытов  настаивать не стал, и лишь сказал, что на его умственную деятельность алкоголь, вероятно, тоже оказывает пагубное влияние, но столько ему ни по чем не выпить. Ученый венец в совершенстве владел русским языком, но  не совсем понял, что имел в виду русский работодатель, а переспросить постеснялся. Он  кивнул и погрузился в свои мысли, изредка поглядывая на штаб-ротмистра, который  неторопливо рысил рядом,  покусывая веточку сирени и размышляя о скрытых возможностях, возможно, таящихся за орлиным носом и экономичным телосложением профессорской жены.  Так что,  не успели еще доехать до Щигрова, а штаб-ротмист уже прозрел в молчаливой австриячке родственную душу и, разволновавшись, два раза чуть не выпал из седла.

Дальнейшая деятельность Португалова окутана дымкой легенд, домыслов и слухов. Под его лабораторию отвели полуразрушенную башню на берегу Млинки, оставшуюся на память о том времени, когда  укрепления Щигрова входили в засечную линию, защищавшую южные границы Руси от татарских набегов. Собственно, сама лаборатория размещалась не в башне, а в прекрасно сохранившихся подвалах под ней, своды и стены которых, были сложенны из желтоватого, тонкого, но удивительно прочного кирпича.  Подвалы почистили, провели  воду, оборудовали вентиляцией. После этого местных туда уже не пускали, кроме, разумеется, Стрекопытова. Помогали Португалову двое приехавших через неделю то ли немцев, то ли чехов, которые если и выходили в город, то на вопросы не отвечали, а только дружелюбно улыбались и разводили руками.  Это вызывало у щигровцев законное раздражение, но взять реванш над нерусью им удалось не раньше, чем началась Мировая война.

Кстати сказать, Гаврила Стрекопытов протестовал против того, чтоб обитатели Щигрова именовались щигровцами. Из Утятина был приглашен историк Кондаков, который  провел в городском архиве безвылазно две недели, роясь в старых бумагах, и появившись, наконец, на свет божий , доказал, как дважды-два, что правильно говорить - щигровитяне.

Впрочем,   щигровитян в португаловские подвалы не пускали точно так же, как и щигровцев. Поселился Португалов в фабричном поселке, в  трехэтажном особняке, специально выстроенном, для фабричного начальства. Некоторое участие в жизни фабрики он принимал.  Помогал при строительстве электростанции на Козьем ручье,  и дал немало дельных советов, когда неугомонный Стрекопытов затеял  завести собственную литейную, что б не посылать всякий раз за деталями для часто ломавшихся станков в Утятин, а то еще и куда подальше. Но чем занимался Португалов  в своем подземелье, оставалось тайной. Одни говорили, что он пытается восстановить, утраченный в античные времена, секрет индийского пурпура, другие, что Стрекопытов собирается наладить в Щигрове производство дирижаблей, среди гимназистов же была популярна версии о философском камне и вечном двигателе, иначе называемом перпеетум мобиле.  Понятно, что человек таких разносторонних познаний не мог не быть профессором. Химиком же Португалова прозвали после того, как  часть лаборатории, расположенная в самом дальнем конце подвалов, взлетела на воздух.

 Прогуливавшийся неподалеку штаб-ротмистр Чимбурахов говорил, что более всего это напоминало извержение Везувия. Впрочем, ему мало кто поверил, штаб-ротмистр теперь постоянно пребывал в состоянии мечтательности, близкой к помешательству и как медведь-шатун бродил  вокруг фабрики, рассчитывая хоть краем глаза увидеть прекрасную австриячку.