Хроника Горбатого

– Да, две! Немец без общей идеи, расколотый в воле и поэтому немощный в деле, оказывается неспособен утвердить собственную жизнь. Он мечтал о справедливости на небесах и терял почву под ногами. («Во-во, как и мой предок», – шептал Арви, во все глаза таращась на фюрера.) Народ утратил единую волю, каждый ушёл в себя. Несмотря на усердие и трудолюбие, богатые знания и благие намерения, миллионы немцев не имеют куска хлеба насущного. А церковь возводит нужду и нищету в добродетель, шайсе! Но нация тоскует по новому величию, по новому рейху и новой жизни. Я говорил об этом на открытии рейхстага. Крестьяне, рабочие, бюргеры должны вновь стать единым немецким народом и преданно хранить свои национальные ценности, честь и свободу.

– О да! Маленькая Суоми тоже идёт по этой тропинке, вокруг всё алое от брусники, а на болотце морошка. Она должна собрать своих детей, все родственные народы от Двины до Двины и стать Великой Финляндией под крылом Великой Германии. Девочка вырастет, возмужает и превратится в валькирию. Я знаю, вы любите Вагнера.

– Рихард Вагнер – великий музыкант, он творил, веря в немецкий дух. Его музыка помогает немцам осознать свою национальную роль и значимость.

– Да, пора выходить из тени заблуждений. Прочь смирение и покорность судьбе. Да здравствует свобода, и сила, и белокурые бестии – я тут книжечку Ницше прочитал. Я преклоняюсь перед немецким духом. Фюрер, будьте моим наставником!

«Жду, что меня вы возьмёте с собой.
С диким язычником нужен мне бой.
Биться хочу, и уж будет им туго.
Латы мои, мой шлем и кольчуга
смогут от смерти меня защитить.
Я смог бы в битве грехи искупить…»[30]

Позвольте мне записаться на политические курсы немецкой рабочей партии, – жарко дышал Арви. – В пятнадцатом году я проходил военную подготовку в Германии, сражался на Восточном фронте за сохранение рейха и свободу вашего, а значит, и моего народа. Для меня всё крепко связано, враги Германии – это враги моей маленькой Суоми. Сейчас мирное время, но, если начнётся война, я вновь захочу оказаться в немецком строю.

– Прекрасно, это просто прекрасно, бравый солдат Тролле! Скоро праздник немецкого рабочего народа – «День национального труда». Немцы всех сословий, социальных слоёв и профессий пожмут друг другу руки. Я произнесу пламенную речь. Да здравствует всенародная общность, которая превыше классов, сословий и личных интересов! Да! Будут выступать рабочие поэты. Приезжайте в Берлин, вам должно понравиться, в душе вы романтик и поэт, как, впрочем, и я. Оставайтесь у нас. Вы ещё пригодитесь великой Германии. Но не изменяйте своей маленькой Суоми.

– Фюрер, мы хотели бы подарить вам «Дружбу Суоми и Германии»!

Арви, не спросив отца, с трудом снял со стены огромную картину и поставил рядом с Гитлером:

– Это ваше, мой фюрер!

Пяйве с грустью смотрел на своих «девочек». Розочку и Галочку куда-то потащили. Фюрер горячо жал руку Арви, в сторону Пяйве не смотрел, видимо, злился за Сутина. К ним подошёл президент палаты культуры, втроём они что-то обсуждали. Намётанный глаз художника уловил странную схожесть в их фигурах. Они были разного роста, разных пропорций, президент вообще крошечный, но всех роднила какая-то угловатость, сутулость, некоторая скованность в движениях. Казалось, у них развивается общая болезнь, физическое недомогание, которое вскоре начнёт серьёзно беспокоить.

Гитлер был очень доволен. Через несколько дней Арви получил ответный подарок – фюрер послал в библиотеку дома Тролле книгу Гюнтера «Рыцарь, смерть и дьявол».

Знакомство с Рёгенсбургом Тролле завершили в публичном доме. Пяйве уединился с закуской и хорошенькой француженкой. В комнате, забитой приятными мелочами – перламутровым столиком, уютными креслами, канделябрами, цветочными горшками, клеткой с попугайчиками, художник пил шампанское и горланил арии Доницетти. После гитлеровских похвал все его картины раскупили. Пяйве страшно радовался и посмеивался, представляя себе, как утрёт своим коммерческим и профессиональным успехом еврейский нос Додику Йозефсону и как посмешит «девочек» забавной путаницей: «Розочка – ты символ Германии, теперь висишь в кабинете Гитлера!»

От старости и двух бутылок шампанского у Пяйве «ничего не получалось».

– Фэ кельке шоз! Ну фэ кельке шоз с иль то пле![31] – просил он девушку.

Француженка прекрасно знала, что делают в таких случаях, она расстаралась ради милого господина Пяйве, и тот был совершенно счастлив в отличие от смурного сына.