Хроника Горбатого

– Нет бытия и нет сознания, есть мокрый огород, запах навоза и розовая женская задница. Надо оставить народ в покое. Финский крестьянин звериным чутьём чует любую болезнь, заразу, давит красную вошь и отходит в сторону.

– Может, русские крестьяне тоже чуют заразу.

– У них голодранцев больше. Там всё зыбко, красным проще разгуляться. А финский человек прочный, как кусок гранита. У нас нет нищих.

– Твой дедушка эксплуатирует усердного работника Калеви.

– Я не помню, чтобы Калеви жаловался. Мы с ним вот таких окуней ловили! Суоми, не будь дурочкой, большевик с красным знаменем отымеет дедушку, Калеви и тебя. А я не хочу, чтобы вас обижали.

– И ради этого из тебя выпрыгивает твой идейный предок и размахивает мечом?

– Суоми, не смейся надо мной. Я несчастный и одинокий.

– Так женись на розовой заднице. Чего тебе не хватает?

– Тайны и поэзии.

– Какой капризный!

– На папином холсте ты так мило и загадочно улыбаешься, будто обещаешь раскрыть какую-то тайну.

– Хорошо, Арви, раскрою тебе секрет. Ты мясник и убийца, нет в тебе ничего святого.

– Это неправда. Я не хочу никого убивать. Но мне надо бороться с русскими идеями, чтобы спасти Финляндию. Жёстко. Чётко. Без сюсюканья.

– Ты знаешь, что у отца русская любовница?

– Знаю. Я равнодушен к театру, я никогда её не видел, вернее, в детстве слышал, как она поёт, это было у сестры на свадьбе, лица не запомнил. Она меня совершенно не интересует, пусть пропадёт вместе с дочерью – у неё ведь и дочка есть?

– Есть. Пяйве её любит как родную. И сестра твоя любит.

– А я люблю тебя, твои рыжие кудри, синие глаза, носик и милые веснушки. Смерть всем рюсся на территории нашей страны!

Арви ронял слёзы на папашины наброски. Наслаждаясь изгибами молодой тушки, с мычанием кончал в кулак. Суоми хохотала над его простотой – ведь художник её рисовал с рюсся! Так-то она была Галиной Босовой, вот умора.

В тот день, когда Пяйве на выставке произвёл фурор своей Суоми, Галина тоже веселилась на этот счёт: аллегория Финляндии написана с русской! Почему этого никто не замечает? Или замечают, но молчат? Впрочем, какая разница!

– Пусть твоя Суоми, то есть – я, то есть мы вместе, будем ещё одним символом Вечной женственности, Пяйве! Успокаивающей, примиряющей. Фауста искушал демон, но его спасла жена, облечённая в солнце, прижала к сердцу, отнесла куда надо, бедную душу.

– А куда надо-то, Галочка?

– В рай, Пяйве! На облако. Налей-ка мне ещё шампанского.

– Не хочу на облако! Мой рай в твоём пупке. Ы! У!

– Пяйве, выпей водички.

– Ы! Й!

– Бенедетта Беатриче, сестричка ангелов молится за своего поэта. Задержи дыхание. А я хочу в рай:

«Чему нет названия,
Что вне описания,
Как сущность конечная
Лишь здесь происходит,
И женственность вечная
Сюда нас возводит»[28]

.

Пяйве был прекрасно знаком с этой «вечной женственностью». Она покинула его вместе с ушедшей под землю женой, но вскоре вернулась с актрисой Галиной. Вечная женственность внушала Пяйве вселенскую любовь – ко всем людям, к пиву, к закату, к кровяной колбасе. Он был добрый, весёлый, распутный, щедрый, талантливый. Арви являлся папанькиной противоположностью: крепко засевшая в нём с детства мечта о Прекрасной Даме делала его агрессивным мизантропом. Он хотел выслужиться перед своей Суоми-матушкой-невестой, проливая кровь настоящих и воображаемых врагов. Он не знал другого способа любить.

Руна третья Суоми дружит с Германией

Зять Пяйве, талантливый архитектор Канерва, был приглашён в Германию, в Мюнхенскую техническую школу – вести семинар по строительству водонапорных башен. Со всей своей семьёй он покинул Виипури на несколько лет. Горбатый инвалид Эйно дружил с ребятами из гитлерюгенда, которые снисходительно принимали его в компанию. Анна много времени проводила с подругами из Союза немецких девушек: с учителями ходили в Баварские Альпы и горы Шварцвальда, тренировали силу и выносливость, помогали деревенским жителям с покосом и скотиной, спали на сене, считали звёзды, пели песни пастухов. Урсулу приглашали вместе с девушками шить народные костюмы для праздников.

В 1933 году Пяйве Тролле поехал в Германию навестить семью любимой дочери, а заодно устроил показ работ в старинном городе Рёгенсбурге, который оставил прекрасное впечатление своей архитектурой, пивными и весьма приличным борделем. Выставку посетили первые лица рейха. Президент Имперской палаты культуры с большой теплотой отозвался о великолепной «Дружбе Германии и Суоми» кисти Тролле, фюрер вообще был в восторге – замер на полчаса перед полотном, громко сморкался и, кажется, вытирал слёзы: две девушки, взявшись за руки, стояли среди мощных скал, одна – пухленькая, рыжая, снизу вверх смотрела на подругу, а та – высокая, стройная, но не без форм – устремила взор к солнцу, вылезающему из-за альпийских вершин, острых, словно вилка из «Хофбройхауса».