Хроника одного полка. 1916 год. В окопах

«Рой лет»… – повторил про себя поручик слова, написанные давно, они ему не нравились: «рой лет», ерунда какая-то, некрасиво: «рой лет», «стилет», «пистолет», «сколько лет»? О! Кажется, нашёл! «Прошло»! Вот теперь правильно – «прошло»: «В блужданьях напрасных прошло сколько лет…» – Смолин щелкнул пальцами и заглянул в бумажку:

И вот пред ним край,
Полный странных примет.

«Тоже нехорошо, в зубах застревает: «вотпре́дним», как будто кость грызу, а надо… надо проще: надо – «вот край перед ним, полный странных примет…»! Та-ак… хорошо… пошло-поехало… – Ему уже нравилось: – Кажется, и с Мигелем я отлично придумал: Миша, Михаил, Мишель, Майкл тут никак впору бы не пришлись! Итак:

…В блужданьях напрасных прошло столько лет.
Вот край перед ним, полный странных примет…

Смолин перечитал то, что получилось, – раньше было не очень, а сейчас ничего. Он начал сочинять это стихотворение ещё до войны, он встречался с красавицей, дамой полусвета, Эсмеральдой, откуда и взялся «Мигель», белой и холодной, как каррарский мрамор, этот мрамор и привёл Смолина писать, потому что во всём в ней был обман. В детстве его младший брат остался с мамой в Петербурге, отец взял его, Мишеньку, старшего, одного, и они на всё лето уехали в Италию: Милан, Рим, Флоренция, Неаполь, и резало глаза, когда он смотрел на белый мрамор, и под жарким солнцем камень был прохладный, а в тени совсем холодный.

В блужданьях напрасных прошло столько лет,
Вот край перед ним, полный странных примет.
Хоть Средние, так себе, были века,
Жизнь людям ни в чём не казалась легка,
Однако не видел он прежде столиц,
Где было б с утра столько пасмурных лиц…

«Вот как раз я сейчас в такую и еду», – подумалось ему.

На каждом шагу – то трактир, то кабак,
Да своры повсюду бездомных собак.
Вдруг конь захромал.
Ну, неладен он будь!
Пришлось в слободу к кузнецам завернуть.
Мигель держит путь к кузнецам через мост.
Глядит – впереди, словно гриб, вырос пост.
За стражами замок стоит – монолит,
Наводит тоску тёмно-серый гранит…

«Тёмно-серый гранит!» – Смолин задумался, он невидящими глазами смотрел на мелькавшее за окном. – Это уже не Рим, не Флоренция. Мигель мог ехать только в Мадри…т! М-да! – Смолин вдруг задумался о странностях стихосложения: – «Грани…т» – «Мадри…т», тогда можно, если куда я еду сейчас, и «Петрогра…т»?!

В Риге садиться было нельзя, на вокзале стояли патрули. В первый раз, когда пришла мысль отправиться в Питер, Смолин пошёл напролом, помог перстень Пажеского корпуса и значок лейб-гвардии кирасирского его величества полка, который он так и не снял. Армейские пехотные офицеры в патруле смотрели на него косо, но остановить не решились. Всё правильно, он, «жёлтый» кирасир его величества, да ещё и с нашивкой за побег из плена, поставит на место любого… кроме дядьки… однако с дядькой лучше не связываться, да и задача не в том, чтобы кого-то ставить на место, а в том, чтобы добраться до Питера…

А уж там!!!

«Внезапно… – Бумажка была ему не нужна, эту и несколько следующих строф он помнил наизусть: – В окне, как луч солнца, возник богини с заветной картины той лик. Наш рыцарь к воротам рванулся в момент, но стражник его осадил: «Документ!»

Смолин задумался: «С документами нелады!»

Он внутренне замолчал, ему стало грустно. В голову непрошеными полезли воспоминания, как он выходил из Пажеского корпуса на скандале, и, если бы не заступничество дядьки, который вынес, как гнедые, а поэтому сейчас ревнует, скорее всего, было бы очень скверно, и оказался бы он в лучшем случае прапорщиком в каком-нибудь армейском полку. А всего-то влюбился и решил доказать, что тем, кому везёт в карты, везёт и в любви! А если везёт, упорствовал он, то должно везти во всём! Но замяли, под твёрдое обещание, что карты он бросит, по крайней мере в долг. Выпускные экзамены сдал и получил заветный перстень и нагрудный знак, вышел в полк… а там карты процветали! Играли по крупной!

Но он сдержал обещание… сначала.

…Ночь вня́ла о помощи страстной мольбе —
Во тьме он пустился навстречу судьбе.

Судьба же в лице Эсмеральды оказалась немилостивой.

Волочились все.