Хроника одного полка. 1916 год. В окопах

Девушки смотрели, и обеим было страшно, они обе пользовались духами из одного флакона, у Малки на духи не было денег.

– Жорж, отойдёмте в сторону на пару слов!..

– Секундочку, Игорь, – ответил Розен и повернулся к Амалии: – После игры будут танцы, если вы ещё никому не пообещали, обещайте мне первый тур…

– Обещаю, – пролепетала Малка, сделала шаг к Серафиме, а та буквально кинулась к ней.

Дамская стояла пустая, всё, что было предназначено к продаже, было продано, на полу лежали картонные коробки, на консолях под зеркалами обёрточная бумага. Серафима уронила корзинку и в углу зарыдала. Малка обняла её за плечи.

– Не плачьте, Серафима, он же живой, а если что, то вы ещё такая молодая, у вас всё впереди…

Серафима повернулась так резко, что Малка отшатнулась.

– Амалечка! Ты ничего не понимаешь…

Малка действительно ничего не понимала, ведь офицер в зале и офицер на карточке были ни капельки друг на друга не похожи.

– Я ничего не понимаю…

– Ты думаешь, что это… – Серафима на секунду застыла, но решилась, – ты думаешь, это Фёдор?..

– Теперь я уже знаю, что это не Фёдор, потому что этого зовут Георгий…

– Он был влюблён в мою троюродную сестру, Елену, там, в Твери…

– В госпитале…

– Он её не видел…

– Потому что у него нет глаз…

– Глаза у него есть, я была на одной перевязке, но они не видят…

– А вы с Еленой Павловной пользовались одними духами?..

– Тогда мы пользовались разными, она мне подарила свои, когда мы расставались, а я ей свои…

– И он нюхал меня, а…

Серафима, ещё рыдая, вдруг улыбнулась:

– Он «почуял» тебя, надо говорить – «почуял»…

Малке было всё равно, и она кивнула, как отмахнулась:

– Он ведь до сих пор думает, что я Елена Павловна, в которую он влюбился за запах? В Твери?

– Он влюбился… – Серафима не знала, как поправить Малку, – да, он влюбился и сейчас думает, что…

– Но он же меня не видел, а ты пахнешь так же! И голоса он моего и твоего… почти не слышал…

– Что ты хочешь сказать?.. – Серафима перестала плакать.

Малка выпрямилась.

– Мне тут не надо больше оставаться…

Серафима растерялась.

– А как же танец, ты же ему обещала…

– Я не троюродная сестра его возлюбленной, а ты…

– Ты хочешь… – Серафима поняла и засмущалась. – А как же Игорь Туранов, Игорь Васильевич?

Малке стало так жалко Серафиму, но она всё увереннее чувствовала себя старшей сестрой, она обняла её, прижала и прошептала:

– Мужчин иногда можно обмануть, они сами этому рады, один танец – это не вся жизнь…

– А ты? Ты…

– Я пойду домой, я не умею в эту игру и не знаю ваших танцев…

– Я тебя научу, это быстро, раз-два-три, раз-два-три…

Малка поняла, что если она сейчас не вырвется из объятий этой замечательно ветреной девушки на третьем месяце беременности, то тогда от любви к ней и нежности к её человеческому существу и ненависти к своему такому ужасному положению будет плакать и рыдать на плече у Серафимы и рвать на клочки картон и разбросанную по дамской обёрточную бумагу.

И вдруг она поняла, что надо сказать Серафиме:

– Пожалей меня!.. Понимаешь?

У Серафимы опустились руки, она секунду стояла изумлённая, потом кинулась, обняла Малку и снова заплакала.

– Ну всё, ну всё, моя хорошая Серафимочка… иди, идите, вас ждут целых два красивых мужчины… и третий… на карточке! Не много для одной?

Серафима ещё всхлипывала, но уже тёрла глаза, наверное, она так делала, когда была совсем маленькая. Малка дала ей платочек и повела к двери. Серафима пошла, обернулась и не знала, имеет ли она право улыбаться.

Малка закрыла дверь и расплакалась.

* * *

Было ужасно холодно, так холодно, как было в январе. Понизу дул ледяной ветер. Шубка Серафимы мало помогала, потому что холодно было внутри.

Малка шла пустая, она оставила Серафиму там, в шумном, весёлом зале. Она видела только снег под ногами, придерживала одной рукой воротник, другой полы шубы внизу, чтобы не дать ветру разгуляться. Как хороши были валенки, которые остались дома, они ей вполне подходили, а не эти ботиночки, годные для лета, Варшавы и асфальтированного тротуара. Ещё она украдкой примеряла тулупчик хозяйской кухарки и завидовала, в таком тулупчике можно вообще ни с кем не жить, и ни от кого не зависеть, и никуда не ходить, кроме как в госпиталь или встречаться с Барухом…

Она шла, смотрела, как утоптанный, засыпанный песком снег убегает под ноги, и вдруг остановилась и обернулась: дом Кузнецова, который она только что оставила, стоял высокий, светился всеми окнами, казалось, что вокруг него распространяется волшебное сияние, и вдруг вспомнила, как они с Барухом скользили по крутому Смоленскому спуску, а до деревянной зигзагами лестницы ещё надо было дойти.

IX

Огромная палата госпиталя рижского боевого участка жила. Больше ста человек сидели, лежали, стояли, кто-то расхаживал.