Хроника одного полка. 1916 год. В окопах

– Ну же, Игорь Васильч! – торопила дама-распорядительница. – Отдавайте мне ваших прелестниц, мне их ещё надо приставить к делу!

– Принужден вас оставить, – поклонился Серафиме и Амалии Туранов.

Игорь Васильич был блестящий, черноусый, кудрявый, с широкой улыбкой на добрейшем лице, про такого никогда нельзя было бы подумать, что он может лежать на поле боя раненый и беспомощный. Игорь Васильич подкрутил ус, заложил левую руку за спину, согнулся в полупоклоне, сначала перед Амалией, и та сделала ему книксен, и сама удивилась, откуда она это умеет, а потом дал чуть более низкий полупоклон Серафиме, и Амалия увидела румянец смущения на её щеках, и потупленные в пол голубые глазки, а Игорь Васильич тихо так, с губы на ушко пропел:

Ты не плачь, не горюй,
Моя дорогая!
Коль убьют, позабудь —
Знать, судьба такая…

«Ах, какой чудесный нахал!» – подумала про него Малка, нет, это так подумала Амалия, а Малка очень смущалась, понимая, что в этом обществе она чужая, и может в нём находиться только до тех пор, пока её знают как Амалию, и услышала шепот Серафимы:

– Амалечка, нас зовут в дамскую комнату.

Екатерина Максимилиановна Перси-Френч, имея на рукаве повязку дамы-распорядительницы, звала девушек за собой. Малке очень хотелось остановиться и дышать-дышать этим воздухом, полным света, тепла и сытости, воздухом радостных людей. Ей хотелось, чтобы сейчас рядом с ней вдруг бы образовались, главное неожиданно, Барановский-старший, старший сын Барановского-старшего – её сопливый женишок, а самое главное, чтобы Барановский-младший и чтобы непременно Ривка, стерва и завистница.

Мамочка бы порадовалась, и папочка тоже.

И Барух. Барух бы порадовался за Малку, а Борис за Амалию. А Ривка сдохла бы…

«А-ах!» – ахнула Амалия.

Она дышала запахом духов, одеколонов и пудры, запахом свежих тел, и одновременно очень глубоко, почти неосознанно в её памяти сидел запах пота и пыли на далёкой дороге в Лиду. Она мысленно зажала нос, отмахнула этот запах, размахала руками, как крыльями, и уже с лидской дороги её тянула Серафима. И Амалия снова оказалась перед дамой-распорядительницей.

– Серафима, представьте нам вашу прекрасную товарку, – сказала Екатерина Максимилиановна.

«А кто Серафиму представил, она же тут никого не знает! – на секунду поразилась Малка и краем глаза увидела стоявшего недалеко, крутившего ус Игоря Васильича. – Ага, теперь понятно кто!»

– Амалия Барановская, – сказала Серафима.

– Уж не родственница ли нашего гарнизонного начальника генерала Барановского будете?

Вопрос был неожиданный, но память подбросила слова местного рабочего Антона Ивановича про того самого генерала Барановского, и Амалия, потупив глаза, кивнула.

– А что сам генерал? Как он?

– Я не могу это знать… – Малке стало страшно, те Барановские, которых она знала, были совсем не тот Барановский, о котором шла речь. Сейчас её раскроют, что она никакая не Барановская, и тогда ей будет жутко стыдно перед Серафимой. Но Екатерина Максимилиановна, дама-распорядительница, сказала:

– Ну, конечно, милочка… какая идёт война, недолго потеряться… а вы откуда к нам пожаловали?

– Из Варшавы… – ответила Малка.

– Она приехала с транспортом раненых, – помогла Серафима, она, судя по испуганным глазам, тоже поняла, что обе оказались на грани большой неловкости, спасителем мог быть только Игорь Васильевич, и слава богу, что он находился неподалёку и на виду.

– Ну что ж, у вас очень приятный акцент, если из Варшавы! Идите сюда, мои красавицы, сейчас мы из вас сделаем прекрасных киоскёрш.

Екатерина Максимилиановна повернулась, трен её большого платья на большом теле вильнул хвостом, и Серафиме, и Амалии было впору подпрыгнуть, чтобы не наступить.

Приготовления в дамской комнате оказались простые: обеим надели на шеи по атласному с кружевами мешочку-кошельку для денег на длинной ленте.

– Набирайте, девочки, в ваши корзины всё подряд и не смущайтесь, если за это будут давать большие деньги, всё пойдёт в помощь раненым.

Когда они с полными корзинками вышли в залу, было уже так много гостей, что те, которые стояли, заслоняли тех, которые сидели за столами, но всё равно по залу то и дело раздавалось то про «барабанные палочки», то про «опять двадцать пять».