Хроника воскрешения царей

Что касается жителей страны Нимруз, то [их] много. В сей рукописной [книге] не хватит места перечислить их имена, да и память моя не способна удержать в голове [имена] всех взрослых и их детей. Несмотря на расстройство памяти и стеснение времени после [совершенных] двадцати трех путешествий{754}, в особенности если учесть, что я увозил свою семью и своих людей с родины на [целых] десять лет, поселив их в Фарахе, [как они] ни противились, а сам все это время скитался по неровным местностям Ирана, не посоветовавшись, решился писать сию книгу, испытывая желание связывать слова воедино. [Так мог поступить только] одержимый. Прежние летописцы и современные ученые, написавшие [хотя бы] одно сочинение, не один раз вносили в него исправления, представляли его на суд друзей, [затем] переписывали начисто и давали [своей] книге название. В силу изложенных обстоятельств я взялся за перо и описываю события, хотя этим /437/ даю своим товарищам кое-какие [поводы] для критики. [Своей] книге я даю название «Та’рих ихйа ал-мулук» («Хроника воскрешения царей»). В своем занятии [сей раб, касаясь] огорчений и беспокойства путешествий, неосуществившихся желаний, затрагивая сложные вопросы, не допускал [к себе] такого самодовольного врага, как самовосхваление, и не считал его существующим. Почему люди вроде меня [должны] мысленно представлять бытие вне разума? Предположим невероятное: Ардашир сын Папака{755} или Шапур, подобно мне, стали бы описывать свои деяния... Даже тогда у них не получилось бы и одной пятой моего [сочинения] «Ихйа ал-мулук» (?). Царство природы человека таково, что лишь открыл он глаза, как видит себя в колыбели неги и блаженства, воспитывается среди величия и знатности. Когда он грациозно ступает из двора величия на арену могущества и заносит ногу на Рахша гордости{756}, то, не видя перед [собой] соперника, постоянно направляет поводья желания в сторону [достижения] цели; от повелителя времени и владыки времени не ожидая ничего иного, кроме осуществления [поставленных] целей и продвижения желаемого по истинному пути. Выдающиеся люди времени, подобно ничтожным рабам, почитают за честь быть хранителями его зеркала{757}. Не располагая опытом и не испытав [еще] неудач, увы, вспомнит ли он кого? Тем более бедных и несчастных, [лишенных] родственников и близких, [таких], как я? Однако, забыв о могуществе рока и благодати совершающих ночную прогулку по кварталу возлюбленной, не заметив силу длани терпения и не вызвав в памяти отказавшуюся от мирских благ душу, где он [мог] постичь опьянение пьющих вино упования на Бога? Когда он мог созерцать силу ищущих и наставляющих на правый путь, откровением открывающих перед лицом своей надежды врата желания, дланью своей веры сворачивающих замок врат желания? Его занятие — собирать имущество и сеять раздор среди друзей...{758} Его образ действий — причинение обид. Тысячам [людей] он разбил сердце своим сомнительным (?) пластырем. Природное свойство оскорбленных — накладывать пластырь обиженным.

Сняв с сердец боль и тоску, они вместо пластыря покоя у того распустившегося /438/ цветка все поднимают вверх дном: запрещают [творить] зло другим, но позволяют его себе; дозволяют другим делать добро, но не считают возможным это делать самому; наследственное имущество считают достоянием братьев по вере, богатство же благоприобретенное — собственностью других, втягивают [в себя], подобно пожирающему людей дракону, права мусульман, долю братьев [по вере], пропитание друзей и заглатывают, подобно земле, богатства Каруна{759}. Да простит Всевышний, ведающий сохранностью тайны и наблюдающий за сокровенным, за прямоту этих речей и восполнит [тяжесть] пребывания на чужбине удовольствием прибытия на родину! «Я передаю свое дело Аллаху. Ведь Аллах совершает Свое дело и установил Аллах для каждой вещи меру!»[140].

* * *

Поскольку среди летописцев и авторов хроник принято описывать все дела, пишущий [сии] строки сделал перо рассказчиком известий о Систане. Когда он приводил в порядок сию рукописную [книгу], в его слабую голову [пришла] мысль изложить окончание событий, случившихся за те два-три года, как он перестал заниматься этим сочинением{760}.

В шаввале 1030/августе—сентябре 1621 г.{761} великий малик выехал из Систана к порогу светлейшего [шаха]. Он отправил быстрого скакуна к Малику Шах-султану Фарахи{762} с дружеским посланием: «Давай отвезу тебя на службу к светлейшему наместнику и добьюсь [издания] приказа о переводе на твое имя прежних союргальных владений Малика Джалал ад-Дина Фарахи».

Правитель Фараха с большим восторгом выехал в путь и в священном Мешхеде присоединился к верховному малику [Систана].