Хроники 1340–1350

«Было и остается истиной, — сказал мне оруженосец, — что уже на следующий день после битвы при Альжубароте граф де Фуа знал о ней, причем во всех описанных мною подробностях. И многим казалось весьма удивительным: как такое могло случиться?

Весь воскресный день, а затем понедельник и вторник граф оказывал посетителям Ортезского замка столь сухой и сдержанный прием, что никто не мог из него и слова вытянуть. И все три дня он ни разу не пожелал выйти из своих покоев и не заговаривал даже со своими ближайшими рыцарями и оруженосцами, если только сам не посылал за ними. А бывало и так, что, призвав кого-нибудь из придворных, он не обменивался с ним ни единым словом.

Наконец, во вторник, с наступлением вечера, он призвал к себе своего брата, мессира Арно-Гильома[1863], и сказал ему совсем тихо: «Наши люди участвовали в битве, и я опечален. Ибо в этом походе их постигло то, что я предрекал им при прощании».

Мессир Арно-Гильом был очень мудрым, рассудительным и храбрым рыцарем. Хорошо зная нрав и манеры своего брата, он некоторое время хранил молчание. Тогда граф, желавший объяснить свое состояние, ибо слишком долго носил в себе боль, вновь вступил в разговор и голосом более громким, чем прежде, произнес: «Клянусь Богом, мессир Арно! Дело обстоит именно так, как я говорю, и весьма скоро мы получим об этом вести, ибо за последние сто лет земля Беарна еще ни разу не теряла стольких людей в один день, скольких она лишилась ныне в Португалии». Многие стоявшие поодаль рыцари и оруженосцы расслышали эти слова и, отложив их в памяти, попытались как-нибудь истолковать. Однако не прошло и десяти дней, как вся правда стала известна от самих участников битвы. Эти люди поведали сначала графу, а затем и всем желающим подробности событий, разыгравшихся под Альжубаротой. По этой причине скорбь охватила графа с новой силой, равно как и всех, кто потерял в Португалии своих братьев, отцов, сыновей, мужей и друзей».

«Святая Мария! — воскликнул я, прервав рассказ оруженосца, — Как же мог граф де Фуа проведать или догадаться о битве уже на следующий день после нее? Хотел бы я это знать!» — «Клянусь честью, — ответил оруженосец, — своим поведением он показал, что знал о битве совершенно определенно». — «Тогда, выходит, он провидец? — предположил я. — Или у него есть гонцы, которые носятся по ночам вместе с ветром? Должна же быть некая хитрость, которой он пользуется!» Тут оруженосец рассмеялся и сказал: «Граф, должно быть, и впрямь знает какой-нибудь способ из черной магии, но, сказать по правде, об уловке, к которой он прибегает, ничего доподлинно не известно, и мы можем о ней лишь догадываться». — «О милейший! — взмолился я, — соблаговолите поделиться со мной вашими подозрениями, и я буду вам крайне признателен. А если ваши слова надо хранить в секрете, то я буду молчать и за все время пребывания в вашей стране рта не раскрою, дабы обмолвиться об этой тайне». — «Уж постарайтесь, пожалуйста, — сказал оруженосец, — Мне не хотелось бы, чтобы стало известно, что я рассказывал вам об этом. Ведь у нас если об этом и толкуют, то лишь украдкой, в тесном кругу друзей». Затем, отведя меня в сторону, в укромный угол часовни Ортезского замка, оруженосец начал свое повествование. И вот, что он мне поведал:

«Примерно двадцать лет тому назад жил в этом краю один барон по имени Раймоц, которого величали сеньором де Корассом[1864]. Корасс, чтоб вы знали, — это городок и замок в семи лье от Ортеза.