Хроники Арехина

— Их можно спрятать в какой-нибудь заброшенной выработке. Мы ведь на Урале. А можно поступить еще проще. Оставить и на виду, и под охраной.

— Продолжайте, продолжайте.

— Комфронта сам рассказал, что отдал приказ проводить исследования с чугунным дирижаблем. Когда он привез золото в Екатеринбург, то, вероятно, рассматривал разные варианты. И тут он узнает о чудаке Рагозинцеве, изобретателе чугунного дирижабля. Очень важно, что дирижабль этот Рагозинцев строит давно, еще с дореволюционных времен. Почему бы красному полководцу не проявить интерес к диковине, имеющей, к тому же, военную перспективу? Комфронта организовал негласную охрану дирижабля — и инженера. Не очень многочисленную, но, вероятно, эффективную. В самом деле, кому придет в голову совершать налет на заводскую мастерскую? Разве что мелкой шпане, в надежде разжиться у инженера той же одеждой и прочей невидной добычей. Чугунные чушки сейчас никому не нужны. Ведь вы не знали, что комфронта интересуется чугунным дирижаблем?

— О этом обстоятельстве меня никто не уведомил, — признался Арехин.

— Меня тоже. Вполне вероятно, что об этом просто никому в Москве неизвестно. Полдюжины верных людей оставлены здесь, стеречь военный трофей.

— Верные люди у золота? В наше время?

— Их верность подкреплена тем, что золото рядом, на глазах. Сами они реализовать его не могут — слишком уж много золота, тонны — это не горшок с монетами. Ждут. Собственно, сколько ждут — февраль, март. А в апреле комфронта уже здесь. Не так уж и долго.

— То есть дирижабль на самом деле не чугунный, а золотой?

— Не весь, конечно. Но Рагозинцев говорил, что в аппарате есть специальные места для свинцовых утяжелителей. Полагаю, что золото — неплохой заменитель свинца.

— А зачем он это говорил — про утяжелители?

— Вот уж не знаю. Может, намекнул? Ведь он, Рагозинцев, фактически заложник. Его, конечно, могут и в живых оставить, всякое бывает. Но могут и убить. Он не уверен, заодно мы с комфронта, нет. Но пытается дать сигнал, где искать золото. На всякий случай. Как узники перед казнью пишут на стенах камеры…

— Тише, — перебил Капелицу Арехин. — Кто-то идет.

8

Насчет «кто-то» Арехин слукавил: походку Павла Петровича, хранителя дома, он узнал сразу. Но если понятно, кто идет, то непонятно, зачем. С учетом обстоятельств, нельзя исключить и неприятные сюрпризы. Мало ли что с виду смирный. Извозчик тоже смирным казался, а вон как подвел. Или подвез…

В дверь постучали.

— Войдите, — разрешил Арехин. Двери не запирались, дом сохранял патриархальный уклад.

— Я слышу, вы не спите, — сказал хранитель.

— Не спим, — Арехин поднялся, зажег спичку, а от нее свечу. Последнюю. Решительно Россию следует электрифицировать, и поскорее.

— Вот и подумал, может, вам кипятку принести.

Действительно, в руке у хранителя был чайник.

— Это замечательно. Выпьем чаю, да и поспим, — в два часа пополуночи идея выглядела достаточно туманной. — Садитесь с нами, — предложил он хранителю.

Тот отнекиваться не стал. Скучает, видно.

Чай, сахар, баранки. Надолго не хватит, а надолго и не нужно. Нам бы ночь переждать.

Хранитель пил чай без опаски. Будем считать, что в чайнике отравы нет.

— Я вижу, вы люди серьезные, — хранителю, похоже, хотелось поговорить. — Не ведаю, по каким делам приехали, но раз остановились здесь, хочу спросить: вы знаете, чем знаменит этот дом?

— Не знаем, — сказал Капелица, подавив зевок. Что ж, возбуждение уходит, сейчас и спать захочет.

— Тут купец жил, Пугачев.

— Слышали.

— А что его, Пугачева, вместе с чадами и домочадцами казнили, тоже слышали?

— Нет. Многих ведь казнили…

— Казнили многих, а избранный он один. Мученическую смерть принял, не по своей, конечно, воле. Только молчат об этом… — хранитель напустил на себя загадочный вид и взял новую баранку.

— Интересно, — подал реплику Арехин.

— Летом восемнадцатого, в середине июля, ночью подъехал грузовик китайцев. Командовал, понятно, наш, уральский. В пять минут похватали Пугачева и всех, кто здесь жил. Похватали и увезли. Больше их никто не видел.

— Так отчего ж вы говорите о мученической смерти? Мало ли, вдруг откупились. Или еще что-нибудь.