Хроники Червонной Руси

— Мерзопакостны Давид со Святополком! — Гречанка брезгливо передёрнула плечами. — Ни капли благородства, одна подлость! В грамоте вспомни о лихих их делишках. И пусть Мономах со Святославичами решают.

— Святополк испугом отделался, Игоревича же согнали было с Волыни, но нынче он воротился, сызнова занял стол во Владимире, — промолвил Володарь.

— Как ни странно, с твоей и моей помощью, — усмехнулась Таисия. — Вместе угров бивали!

— Да по мне лучше, чтоб Игоревич на Волыни сидел, нежели Святополк.

— Ой ли! — Гречанка решительно замотала головой. — Думаю, досадует до сей поры гнусный ослепитель, что земли твои и твоего брата не сумел захватить. И ваша сестра ему не помеха. Полагаю, ты в этом убедился.

— Хорошо, я поступлю по твоему совету. Пусть князья судят Игоревича за нарушение клятвы и соглашений в Любече, — согласился с её доводами князь.

Он быстро подхватился, встал, заспешил, на ходу набрасывая на плечи лёгкое корзно.

На прощание Володарь поцеловал Таисию в сахарные уста.

— Извини, пойду. Дела разноличные, — словно извиняясь, бросил он ей на прощание.

Гречанка грустно вздохнула, а когда он ушёл, тихо расплакалась, закрыв руками лицо.

ГЛАВА 88

Грамота Игоревича с вислой восковой печатью лежала на столе перед Мономахом. В который раз уже, раздумчиво постукивая костяшками пальцев, владетель Переяславля перечитывал полные мольбы о защите и жалоб на несправедливость слова. Хотелось отшвырнуть Давидово послание прочь, изорвать харатейный свиток в клочья или бросить его гореть в огонь. Но сдерживал князь Владимир гнев, стискивал зубы, кривил уста в презрительной усмешке. Что, ворог, отметчик, насладился плодами преступленья своего?! Везде бит ты, Давид, всюду ты побеждён! И нету тебе ни власти, ни покоя! Все отворотились от тебя, клятвопреступника!

Самому себе (но никому другому, даже самому близкому человеку, упаси Господи!) Мономах признавался: ведь и сам он не без греха! Разве он никогда не рушил клятвы, не совершал тайных тёмных делишек?! Было! И когда заманил в ловушку князя вятичей Ходоту, и когда ханов Итларя и Китана, доверившихся ему, приказал убить, а затем лихим наскоком в февральскую стужу разорил их владения, и когда вместе со Святополком расправился с ханом Тогортой! Да мало ли, что там ещё случалось! Во многих неправых деяниях покойного отца Всеволода если и не принимал он, князь Владимир, участия (отец своего первенца берёг, старался брать все грехи на себя), то ведал о них и молчал, зная: так лучше! Жена, Гида, смолчать не смогла, вот и расстались они, прожив вместе добрых два десятка лет. Гордая, прямодушная, ненавидящая все эти козни, интриги, презирающая их с двухродными братьями возню вокруг киевского стола — такая она, англосаксонская королевна. Живёт теперь в Новгороде, шлёт ему, Мономаху, длинные письма, беспокоится о сыновьях, о дочери.

Князь вздохнул и сокрушённо покачал головой. О чём бы ни думал, все мысли поворачивают на одно: на неё, Гиду. Уже когда уехала она, понял, насколько сильно он её любит. Что там дочь Ардагаста?! Ну, красавица, ну, молода, ну, родила ему уже второго сына, Романа, и что?! Далека она от его помыслов и свершений, ей лишь бы в доме было тепло и уютно, дети были здоровы и сыты, он, Владимир, был где-нибудь рядом. Баба, она баба и есть. Княжеские хитрости ей чужды.

Отодвинул Мономах в сторону Давидову грамоту. Защищать Игоревича он не собирался, хотя бы потому, что не хотел сейчас идти против Святополка. Твёрдо знал он одно: меж князьями должен быть заключён мир. Всем вместе им надо совокупить ратные силы и ударить по обнаглевшим половцам. Ради этого стоит терпеть, любезно улыбаться алчным киевским боярам, соглашаться передать Волынь в руки Святополка. Что бы там ни было, будет он, Мономах, гнуть своё. С разбойными половецкими набегами на Поднепровье, с грабежами на торговых путях надо кончать.

В покой через раскрытое окно порвался поток свежего летнего ветра. Повеяло на сосредоточенное хмурое лицо Мономаха приятной прохладой. Поднялся князь из-за стола, расправил широкие плечи, глянул во двор. За пряслом каменной стены виден был отливающий яркой голубизной Трубеж. Плыли по реке струги с надутыми парусами.

«Сейчас бы на речку сходить. Или на ловы в пущу выехать. — Владимир мечтательно улыбнулся, но тотчас одёрнул себя: — Какие ловы?! Какая речка?! Не до забав сих нынче!»

Снова вырвался из княжеской груди тяжёлый вздох.

ГЛАВА 89

На покрытом жухлой, иссушённой жарким летним солнцем травой поле возле Витичева[306] расставлены были многочисленные войлочные палатки-вежи. Дымились костры, на которых готовились яства. Ржали кони, в обозы сложены были доспехи и оружие. Весь лагерь обнесли частоколом из длинных брёвен.

Князья друг другу не доверяли, ходили по стану только под охраной отрядов гридней. Сверкали булатные брони, грозно щетинились копья. Над шатрами реяли родовые знамёна.