Хроники Обетованного. Осиновая корона (СИ)

Оказавшись на востоке Обетованного, на чужой и странной земле, он сначала не хотел помнить: если уж начинать что-нибудь, то лучше - пустым. Будто ничего до этого не было. Будто он ни разу не бежал по снегу в горах на севере Лэфлиенна, задыхаясь от льдистого воздуха, не преследовал на охоте хромую ламу, не складывал песен, не любил, не дрался до первой крови с Двуликими из волков... Не лежал ночами без сна, вновь и вновь задавая себе одни и те же, измотавшие нутро вопросы. Кто я, зачем здесь? Сколько ещё ликов - правдивых и ложных, прекрасных и жутких - можно во мне найти, вырастить, а потом уничтожить, втоптав их в прах? Отчего мне-человеку не стыдно за растерзанную просто так, без голода, жертву, а мне-зверю - за ложь, похоть, гордыню, не знающую границ?

Помнилось всё. У Двуликих до злорадности цепкая память.

Он с одинаковой силой любил эту мёртвую лошадь и мёртвого человека, который вгонял ей шпоры в бока; но всё же тех, кто сбежал, убийц-"коронников" - чуть сильнее. Потому что они были победителями. Потому что крепче держались за чудо жизни.

Это не значит, конечно, что они способны довести игру до конца, наделить её красотой, вознести до произведения искусства. На это мало кто способен; встречая таких счастливцев, он был счастлив и сам.

Он поднялся, всматриваясь в даль - в склоны Старых гор на горизонте, в неровное, тёмное пятно деревни у оврага. Осень выпила краски из небес и травы; он вдруг понял, что давно не жил столь печальной осенью.

Может, всё дело в том, что он слишком зажился, даже для своей расы?..

Лошадь за спиной нетерпеливо фыркнула, напоминая, что пора в путь. Окрасом она походила на ту, что лежала у обочины под роем мух. Неплохой сюжет для рисунка. Снова, что ли, взяться за кисть или тушь?

Возможно, но не сейчас. Он ещё не завершил эту партию.

Он запрыгнул на лошадь, не потрудившись затолкать ногу в стремя: всё равно ведь никто не видит. Лошадь всхрапнула, но покорно дожидалась команды. Животные всегда любили его.

- Устала? - тихо и ласково сказал он ей, проводя ладонью по гриве. - Ничего. Скоро сделаем привал.

Он чуть-чуть наклонился вперёд, сжав коленями бока животного - слегка, чтобы не причинить боли. И лошадь пошла. Разбухший труп соплеменницы не пробудил в ней никаких чувств; истинно философское равнодушие.

Эйджх внутри шевелился, ворчал, намекая: пора пробуждаться. Времени не хватало, и он не оборачивался уже третий день. Пора бы сегодня ночью плюнуть (временно) на свою забавную псевдослужбу, разрешив себе обратиться и поохотиться. Хотя бы вон в том крошечном ельнике...

Он проследил за лордом Иггитом, новым предводителем "коронников", от Хаэдрана до родового замка Р'тали. Люди лорда разъехались оттуда на другой день, причём по разным дорогам. Его догадки подтверились: эти люди, считающие себя бунтовщиками (о, они не видели настоящих бунтов - вот он был в Минши в пору Восстания...), обрели влияние в разных частях королевства, а их число за последние месяцы выросло в разы. Так растёт семя, вскормленное дождями и потом пахаря. Так растут перемены.

Наместник недооценивает их - не берёт в расчёт семя до тех пор, пока не увидит росток. Но тогда будет уже поздно.

Восхитительно. Люди восхитительны, как и узоры, что ими плетутся... Узоры красоты, предательства, смерти. Он упивался всем этим, удаляясь в блёклый мир Волчьей Пустоши. Упивался своей любовью, какой бы безумной она ни была. Разве это - не единственный подлинный смысл Обетованного, не мера всего и вся?

Ни наместник, ни тем более лорд Иггит не интересовали его сами по себе. Однако они уже стали элементами узора, проявили себя в игре, и дороги назад для них не было.

Лениво размышляя, он снова ехал на север - в замок одного из приятелей Р'тали. Туда вели следы шайки "коронников", оставившей на тракте убитых альсунгцев; лишь тело последнего зачем-то скрыли, на два других он наткнулся вчера. Очень ожидаемые расправы, итог накопившейся злобы. Большинство людей поступает ожидаемо.

Ожидаемо поступает и наместник с напыщенным именем. Умирающий, носящий обречённый на гибель титул. Жаждущий любви и успокоения.

Он понимал - да и наместник скоро поймёт, - как важны они в судьбах друг друга. Чувство этой важности никогда не обманывало его. Особое напряжение, особый голод.

Лошадь, наслаждаясь свободой и ровным участком тракта, поскакала быстрее. Он приник к седлу и радостно засмеялся, представив, как наместник наконец-то попросит его о последней любви, о последнем милосердии в своей жизни. Об исцелении от её болей и тягот.

Он смеялся, смеялся, и слёзы текли по лицу - от хлещущего навстречу ветра.

ГЛАВА XXXII

Лэфлиенн. Селение боуги под холмом Паакьярне