Хроники Оноданги: Душа Айлека

Начали выдергивать БТР. Подсохший тонкий слой с болтающимися на нитяных белых корнях цветочках скрывал размороженную теплыми днями вековую грязь. Амфибии по пузо плавали вокруг БТР, круша, перемешивая, сдирая цветочную кожу. Никогда это поле не станет прежним. Подцепили два троса. Впряглись сразу две амфибии. С первого раза не вышло. Гусеницы рыли глубокие борозды. Бросали во все стороны жидкую липкую грязь. Барселонов ругался. Карась предусмотрительно отошел и поднялся на твердый круглый холм. Они перевалили через него. Банджо знал короткую дорогу. Короткую… Теперь нужно было затащить БТР снова на этот холм, чтобы спуститься вниз и проехав с десяток километров встать на Учумский тракт. На холме Карась раскинул свой тулуп. Лег на спину. Закинул руки на голову. Он успел пожевать нормальный такой клок свежевырванной травы, разделенной на сочные мясистые стебли, обсудить с самим собой и прилегающим полуостровом Камчаткой последние требования председателя МВФ хлипконого французика Комдесю и появившееся в левом боку унылое колотье. Карась принялся было за критику теории этногенеза с какой его ознакомил в 1989 году на соликамской зоне кандидат философских наук шныренок Апупейкин, но залязгали гусеницы и недалеко от Карася появились амфибии. Они перевалили через вершину холма и потянули вниз плетенные тросы, а в след за ними транспортер с Банджо и Барселоновым. Карась поднялся. Встряхнул кучерявый тулуп. Скорее от возможности заполнить тающее время, чем по надобности. Он оделся и пошел вниз вслед за сползающим с холма Бусей. Горькие мысли одолевали его. Он должен был сделать то, что вовсе не хотел делать. Что претило, вводило в кровавую безумную бойню между собственными тутси и бхуту. И все потому что Барселонов не сделал того, что должен был сделать. Он не убил его. По крайней мере пока. И теперь, как понимал это Карась, ему придется убить Барселонова. Не за то за что он Карась убил Дрыгу. За дело по его Карася закону, а за так… За то что не отпускает который день. Жжет бессонно между ребрами. По душевной необходимости надо убить — думал Карась и казнил себя за то что сам во всем виноватый. Два раза против своего же закона попер. Тогда на катере девчонка геолога видела. А Карась и обрадовался. По течению плыл, а Барселонов лучше оказался чем все они думали. Не переродился совсем. Не одолели его пока Слон и Шершавкин. Не поддался Барс. А может и поддался… Удобного случая ждет. Он может. А я не могу. Дочка у меня. Дочка. Карась отогнул большой палец и сильно потыкал им в глаза. Карась шел вслед за БТРом в клубах серого волосатого дыма. И это была причина почему у него слезились глаза. И ничего другого. 12 лет назад, после того как в очередной раз откинулся, с этой Машкой связался. Красивая тогда была. Веселая. Сумашедшая. Взяла и дочку родила. Знала же, что ему нельзя. Не положено. Для себя. Как это для себя? Это же не чирей на заднице выдавить. Он, конечно, когда его Барселонов в Магадан послал к Слону, Машку на улице встретил. Пооблетела, конечно, вся, но ремесло не бросила.

— Дочка у меня. Кормить то надо. — и смеется. Зубы совсем поплохели с черными впадинами, а смеется. Ну, дочка и дочка… Мало ли. На то у нее и работа такая. Мало ли чего можно подцепить при такой то должности. Ну зашел. А чего нет. С самыми благими намерениями. Коньяк нес, палку Московской, кулек конфет «Золотая Лилия». Чин чинарем. Посидеть, побухтеть. Может и койкой поскрипеть на старости лет. Вспомнить так сказать былое. Пришел. А здесь такое. Машка в прихожей. Платье натянула, ожерелье янтарное. Ты, говорит, подарил. Может и он. Кто теперь вспомнит. Ну что. Поулыбались друг другу. Потоптались в прихожей. Карась тулуп свой на фальшивые рога накинул. Как извернулся, когда в руках коньяк, колбаса и конфеты. От стеснения забыл поставить. Да там и ставить было негде. Значит причесал кульком с конфетами свои редкие волосы. Машка засмеялась.

— Карась карасем. В кухню пошли.

Пошли. Что там дальше? А дальше вся его прежняя правильная жизнь враз и схлопнулась. А все из-за того, что на кухне за клеенчатым столом маленькая девочка с рыжими (рыжими!) косичками уроки делала. Морщила утиный носик. Губешку нижнюю натопыривала. Старалась. Но Карась еще ничего такого не подозревал.

— Дочка? — бодро так спросил. — Давай-ка курносая. Сдвигай своих Толстых, Чеховых. Агдам Агдамыч пришел.

И бутылку поставил. Девочка посмотрела на него строго и поплыл Карась. Можно сказать прикончился. Давай родинку на щеке своей шкрябать и на такую же на детской щеке пялится. Такая же. И нечего тут себя обманывать. Да и не зачем. Вообщем не получилось у них тогда ничего с Машкой. В смысле койкой скрипнуть. Посидел Карась. Выпытал все.

— А тебе что? — Машка дурища луп-луп глазами.

— Нам от тебя ничего не надо. Да ты бы и не знал, если бы сам не догадался.